Мягко сдавливает мою шею и с угрозой щурится. Зрачки расширяются. Марк заводится от своих же слов.
— Марк… это же… просто фантазии… — сиплю я жалобно, а у самой низ живота тяжелеет, — просто книги…
— Да неужели? Просто книги? — выдыхает мне в лицо. — Да я бы, — сдавливает мою шею сильнее, — другого мужика понял, Оля.
— Ты бы его убил…
— Вот именно, — рычит мне в губы, перекрывая мне кислород, — расчленил на твоих глазах и закопал.
Я завелась.
Под юбкой пульсирует жар, сердце бешено колотится, а паника обратилась в желание и сладкую слабость.
Я хватаюсь за напряженное предплечье Марка в попытке оторвать от себя его стальную хватку, и приоткрываю рот в тихом сдавленном шепоте:
— Марк… это неправильно… Ты же и сам понимаешь…
Неправильно, жестоко, больно и… чувственно и глубоко, будто мы впервые открылись друг другу.
Он — агрессивный, опасный и злой мужик, который может убить человека и прикопать в лесу, а я — глупая слабая женщина, которая любит лгать, изворачиваться и фантазировать о том, насколько насилие может быть сладким и будоражащим. Во мне много высокомерия и тщеславия.
Я и Марк все эти годы нашего брака любили, но настоящих себя не показывали. Хитрили, обманывали, скрывали наши темные стороны, потому что боялись, что настоящие мы друг с другом не будем.
Я убедила его, что хочу рядом заботливого доброго и уютного мишку и приличного семьянина, который и воробья не подстрелит, потому что я «против насилия в этом мире».
Он решил, что ему нужна наивная не целованная девственница, которая от поцелуя может упасть в обморок. Что нужна очаровательная и скромная домохозяйка, которая разговаривает чуть ли шепотом, когда кормит кексиками.
И вот, мы оба в лифте сбросили все маски, и в нашей ненависти и злобе мы, наконец, настоящие.
— Урод, — заявляю я в желании спровоцировать его на новый всплеск агрессии, в которой у Марка совсем мозг перестанет работать.
И он поцелует меня. Против воли. Игнорируя мои слезы удушья и мычание, и этот поцелуй пробьет его череп болью.
Лифт давно уже остановился, а мы и не заметили, как двери с писком открылись и закрылись. Возможно, скучающий охранник сейчас следит за нами и ест на завтрак быстрорастворимую лапшу.
Для нас сейчас ничего и никого не существует. Мы с Марком будто зависли где-то на краю вселенной.
— Да дрянь же ты…
Марк не договаривает. Его оскорбления обрываются рыком и жадным глубоким поцелуем. Когда его напористые горячие губы касаются моих, он разжимает пальцы и позволяет сделать вдох.
У него жар, и он потоком врывается в мой рот, захватывает его и заполняет гортанным рокотом, от которого кружится голова.
Я чувствую на языке и губах вкус крови, и Марка неожиданно ведет в сторону. Он отстраняется, приваливается в стене лифтовой кабины и зажмуривается. Из носа вновь хлещет кровь.
— Тебе надо в больницу… — тяжело дышу.
— Я сам решу, куда мне надо, он отталкивается от стены кабины, будто пьяный, жмет кнопку «открыть двери» и выходит.
— Ты поедешь в больницу! — выбегаю за ним и хватаю за руку, — я тебя, козлина такая, отвезу сама туда! Какой же ты дурак, Марк! Как ты меня задолбал!
Я все еще чувствую вкус его крови на языке. Вытираю губы дрожащей рукой.
— Да ты можешь уже не повторяться, — разворачивается ко мне, — и ты меня тоже задолбала, Оля! Не любишь? — голос гремит. — Сиди и жди адвоката!
— И что… ты тогда оставишь меня в покое? — тихо спрашиваю я.
— Я хочу тебя сейчас… — поднимает руку и сжимает ее в кулак, в ненависти глядя на меня, — Оля, не доводи до греха… я тебя очень прошу.
— А если я хочу довести тебя? — делаю к нему шаг. — Что тогда?
Глава 56. Я полна сюрпризов
Я сам не понимаю, какого черта приперся к Фаине за Олей. После ее признаний, криков на дочку я планировал закрыться в кабинете и выпить чего-нибудь горького и крепкого.
На рассвете я был уже готов выбрать в домашнем баре бутылку и налить себе парочку стаканчиков, но мне позвонила моя очаровательно наглая теща, которая испуганным шепотом и со слезами поведала мне:
— Маркуша, что творится, что творится… Оленька, дура такая, поехала к Фаине… Я ее отговаривала… Маркуша, натворит же бед!
Я свекровь недослушал, смартфон выключил и дальше не особо понимаю, что было.
Я поехал за Олей.
Зачем?
Бессмысленно задавать такие глупые вопросы взбешенному мужику, которому неплохо так встряхнули мозги.
— А если я хочу довести тебя?! — взвизгивает Оля упрямо и зло. — Что тогда?!
Я не понимаю эту дурную и чокнутую бабу, в которой совершенно не узнаю прежнюю жену.
Меня от Оли сейчас рвет мозги и то, что ниже пояса. Я с трудом держусь, и в лифте ее спасло лишь то, что мою голову будто прострелили разрывающей болью, которая меня чуть не отправила в нокаут.
Но какими сладкими и мягкими были ее губы, как нежный клубничный мармелад.
Что она со мной делает?
Я не испытывал подобного даже в первые месяцы наших отношений. По сравнению с сегодняшним безумием то время и те объятия с поцелуями — детские игры.
Я могу Олю убить, но она не понимает, что ходит сейчас по тонкой натянутой пружине, которая может в любой момент лопнуть, и ей хана.
Она совсем не чует того, что я могу сорваться и что не буду в силах сдерживать себя?
Или Оля сейчас серьезна и честна в своих словах, что ей нравится выводить меня на новые витки агрессии, злости и возбуждение?
Может, мне и не сдерживаться?
Сколько можно позволять Оле ее капризы, истерики и глупости? Я ей многое прощал, когда она меня любила, когда насыщала своей лаской и близостью и когда радовала вкусными кексами и игривыми поцелуями, а сейчас ее за что терпеть?
За что позволять эти крики и провокации, в которых я теряюсь, как подбитый голодный зверь?
За нелюбовь?
За эту насмешку, с которой она сейчас смотрит на меня, измазанная моей кровью?
За то, что она предпочла мне книжных мужиков?
За то, что она нагло нарушила мой запрет на бабские разборки, в которых вынюхала подробности моей связи