Эта женщина не будет прислушиваться ко мне и подчиняться моим правилам, потому что учуяла женской чуйкой: я хочу ее, меня прет от нее, как подростка в жестком пубертате, и поэтому она продолжит сбивать меня издевательскими провокациями и напоминать, что в ней нет любви.
Только женское высокомерие и насмешка над тем, что я мечусь перед ней как дурак.
Как идиот.
Переклинивает. Что-то в голове щелкает, выключая во мне все мысли, и я делаю резкий быстрый шаг к Оле, которая поджимает губы, а после шлепает меня ладонью прямо по носу.
Мне словно череп раскраивают топором надвое. Боль раскрашивает мозг, и у меня перед глазами темнеет. Я забываю свое имя, и теряюсь в пространстве и времени.
Я, кажется, опять слышу хруст хрящей
Меня ведет в сторону.
— Держу-держу, — Оля подныривает мне под руку, — я тут… Идем… Потихонечку и помаленечку.
Я слышу ее голос будто через толстое стекло. Меня мутит, подъезд покачивается и расплывается перед глазами. По телу прокатывается сначала озноб, потом жар.
Весь подбородок в крови. Я ее пытаюсь сплюнуть.
— Соседи подумают, что в подъезде была драка, — вздыхает Оля, — осторожно тут две ступеньки.
— Тебе, похоже, нравятся мужики в крови, — хрипло отзываюсь я и провожу рукой по холодной стене в поисках опоры.
— Да, есть в этом что-то, — насмешливо соглашается Оля, а после задумчиво тянет. — А я думала, что я боюсь крови. А я не боюсь.
— Вот это да, — хмыкаю я.
— Да я полна сюрпризов.
Раздается писк домофона, а после скрипят петли подъездной двери, и я слышу старческий недовольный голос:
— А не рановато ли нажрался, соколик? Уже и морду расквасили!
— С дороги, бабка, — шипит Оля. — Это тебя надо спросить, откуда ты пришла в семь часов утра. Уж не с трассы?
— Хамка!
— Пошла в жопу, — огрызается Оля и выводит меня на улицу. — Господи, а я раньше так ни с кем не разговаривала.
— Понравилось? — через боль спрашиваю я, и из носа льется новая порция крови со сгустками.
— Ваня! — меня оглушает командный и строгий голос Оли, и я не могу сдержать низкий стон боли. — дуй сюда! Помоги, блин! Он же тяжелый, как слоняра! Как бешеная слоняра!
Я слышу приближающееся удивленное мычание, в котором я угадываю растерянный вопрос Вани:
— За что вы так босса, Ольга?
Я издаю короткий смешок, когда она отвечает:
— Он сам напросился. И, вообще, мне надо с вами со всем провести воспитательную беседу. Ты что, Ваня, не видел, что он не в себе? Что у него вся рожа посинела? Опухла?
Ваня закидывает мою руку к себе на плечо и извиняюще мычит.
— Видел и повез? Не туда повез, Ваня! Надо было в больницу! Ему, похоже, наш сын отбил последние мозги.
Ваня согласно вздыхает и тащит меня к машине. Чувствую его обескураженность, как у котенка, которого потыкали в лужицу и погрозили перед мордочкой пальцем со словами, что так нельзя.
— Ты поедешь со мной, — цежу я сквозь зубы и оборачиваюсь на Олю, чья размытая фигура шагает в противоположную сторону, громко постукивая каблуками.
— У меня встреча с адвокатом, Марк, — презрительно кидает она мне.
— Вот же стерва, — клокочу я, и меня опять охватывает темное желание к безбашенной вертихвостке. — Ох, зря ты так, Оленька… Ох, зря…
Глава 57. Нифига не понимаю
— Зачем ты сказала папе, что ты его не любишь?! — меня с порога встречает Лена. — Ты сдурела, мам?!
— Еще на одну истеричку в этом доме больше, — доносится недовольный голос Димки из кухни.
Скидываю туфли.
— Чья эта кровь? — спрашивает Лена, когда замечает на моем лице засохшие бурые разводы.
— Твоего папочки, — хмыкаю я и повышаю голос, — это твой брат постарался! Слышишь, Дима? Отца в больницу увезли!
Напряженное испуганное молчание, и к нам с Леной выскакивает моя всполошенная мама:
— Как увезли? Что случилось? — Хорошо ему Димка лбом дал, — вздыхаю я и шагаю на в ванную комнату. — Силы же как уже как у взрослого мужика.
— А на тебе-то откуда папина кровь? — недоуменно спрашивает Лена. Пауза и вновь меня тихо окликает. — Мам?
Я останавливаюсь.
Кажется, я спалилась.
— Ну-ка, посмотри на нас, — тянет подозрительно мама.
Вот казалось бы: мне пятьдесят лет и я родила трех детей, а сейчас стою и краснею от требования мамы оглянуться и посмотреть на нее, ведь по следам крови на моем лице она поймет, что я целовалась с Марком.
Я смущена, как старшеклассница, которую поймали на том, что она ночью сбежала на свиданку с хулиганом, и как же мне сейчас… хорошо.
Я живая.
Сердце громко стучит, губы растягиваются в улыбку, щеки горят от румянца, кровь быстро бежит по венам, разгоняя по телу жар.
Я хочу запереться в комнате, обнять подушку и с мечтательно-смущенной улыбкой покружит по комнате, а после упасть на кровать и похихикать в ладони, вспоминая разъяренный и голодный поцелуй в лифте.
Вот чего мне не хватало в браке.
Вот этой наивной живости, этой дикой эмоциональности, в которых вся кипишь и этих грубых и опасных провокаций, которые могут подарить и боль, и сладость.
Я живая, и мне совершенно не хочется прятаться в книжках с выдуманными мужиками. Не хочется красоваться перед тупыми одинокими курицами и лгать им о том, как правильно соблазнять мужика, чтобы он потом подарил шубку.
Я в крови Марка и я — живая.
Упрямая, дурная тетка, которая только сейчас начинает понимать и узнавать саму себя.
— Что? — я оглядываюсь на маму и Лену.
А пусть видят следы нашего с Марком отчаяния и растерянности перед новой страстью и безумием, которое могут познать лишь мужчина и женщина после пятидесяти перед разводом.
— Итить-колотить, Оля, — шепчет мама, — да ты сейчас прям вампирша. Жуть какая.
По ее глазам понимаю, что она обо всем догадалась, и совсем не осуждает, потому что за ее плечами десятилетия прожитых лет. Если два человека хотя. Поцеловаться, то пусть целуются, а остальное — неважно.
— Мам, какого черта?
А вот Лена не может уловить логики между моими