— За концертный костюм можно не беспокоиться, так как концертного костюма мы пока не имеем, — Высоцкий наконец-то развернулся ко мне и показал здоровенную блямбу под левым глазом. — Да и Василий Макарович тоже не лыком шит. Дерётся хорошо, бегает ещё лучше.
— Ты знаешь, а это идея, — захихикал я. — Мы тебя перед концентром намажем сажей, под которой не видно синяка. Наденем набедренную повязку из мочалки и повесим на шею бусы из белых фарфоровых электрических изоляторов.
— Это ещё зачем?
— Представим тебя публике, как дикаря-людоеда из Папуа-Новой Гвинеи, который вплавь сбежал от австралийских империалистов в Советский союз, — я взял гитару Высоцкого, зажал пальцами один единственный аккорд, который знал на русской семиструнной гитаре и зарычал:
Но почему аборигены съели Кука?
За что — неясно, молчит наука.
— Что молчишь, абориген? Как идея? — теперь уже немного зло прошипел я, вернув гитару на место.
— Злой ты человек — Феллини, — хитро улыбнулся будущий кумир миллионов. — У меня голова болит. На душе кошки скребут, а ты предлагаешь, скакать на сцене в неглиже? И что это за песня про Кука?
— Это не песня, это суровая правда жизни: хотели кока, а съели Кука, — тяжело вздохнул я. — Я, Владимир Семёнович, не злой, я — справедливый. Чтоб через два часа был в полной боевой готовности. У нас репетиция на заднем дворе. Придётся тебя поскоблить, помыть и переодеть во что-то более приемлемое. Кстати, бери пример с Савы Крамарова. Вот он на одежде не экономит.
— Зато он на алкоголе экономит, — буркнул мне в спину Высоцкий. — И ничего кроме лимонада, минералки и сока не пьёт.
«А ведь и правда, — подумал я, спускаясь из мансарды на веранду, — этой ночью не я один пил лимонад. А плохо стало только мне. Эх, кому рассказать, куда улетело моё сознание, и что я пережил, когда грохнулся в обморок, мало того, что не поверять, так ещё и в „дурку“ сдадут».
* * *
Спустя два часа на заднем дворе дачи хирурга Углова, когда до обеда оставалось минут сорок или пятьдесят, чтобы посмотреть нашу репетицию собралось более десятка человек. Специально для Савы Крамарова я оживил в памяти замечательный юмористический монолог «Дармоеды», который когда-то в будущем должен был написать Лион Измайлов, а исполнить Геннадий Хазанов. Но волей судьбы этот монолог сейчас слушали все обитатели дачи и примкнувшие к ним гости: Василий Шукшин и Белла Ахмадулина, наша соседка Наталья Фатеева, а ещё случайно забредшая на чай актриса Валентина Титова. Крамаров читал этот текст бесподобно:
— Предлагаю всех дармоедов бросить на борьбу с империализмом. А что? — выпучил глаза Сава. — Для начала собираем человек двести, обучаем их английскому языку. И весь этот боевой отряд ползучих гадов забрасываем, не скажу куда! Чтобы там раньше времени не узнали…
— Я не могу, не могу, — тихо сотрясался от смеха Андрей Миронов. — Гениально.
— Поразил, Феллини, молодец, — жал мне руку дядя Йося, который уже вплотную занимался планированием нашего выезда в город Петрозаводск. — Хотя чему я, старик, удивляюсь.
— Там они быстро акклиматизируются, быстро с кем надо покорешаться, они это умеют, — продолжал чтение монолога Савка, под хохот гостей. — И быстро внедряться во все отрасли капиталистического народного хозяйства. И вот в один прекрасный день их миллионер, тьфу, заходит в магазин с целью приодеться! Ха-ха-ха. Я не могу! А там уже наш человек надевает на него костюмчик, сделанный нашим же человеком, но уже в их швейной промышленности. Миллионер глядит на себя в зеркало. Ха-ха-ха! И теряет дар английской речи. На нем пиджачок асфальтового цвета со стоячим воротничком до макушки, галстук «мечта комбайнёра» и брюки из сэкономленных пиломатериалов. Ха-ха!
На этих словах легли все, кто зашёл на чай. А автор многих юмористических рассказов Василий Шукшин, который заявился в чёрных солнцезащитных очках, досмеялся до икоты.
— Молодец, товарищ Крамаров! Хвалю! — рявкнул я и вскочил с маленькой табуретки. — Амба! Амба — это по нашему значит хватит.
— Какая амба? — завозмущался Савелий. — У меня ещё больше половины текста!
— Вторую половину расскажешь в Сестрорецке, — прорычал я. — Следующим номером нашей программы монолог Хлопуши их поэмы Сергея Есенина «Пугачёв». И этот номер впервые на арене исполняет товарищ Владимир Высоцкий. Прошу любить и не корить! — захлопал я в ладоши.
— Давай, Семёныч! — заголосил Шукшин.
— Всем известно, что Хлопуша — это бывший разбойник, которого подослали к Пугачёву, что бы он взорвал порох и заклепал пушки, — произнёс Высоцкий, выйдя на середину поляны.
Кстати, выглядел сейчас Владимир Семёнович не многим лучше, чем бывший разбойник. Штаны с дырками, рубаха кое-как заштопана усилиями Нонны, под глазом сине-красный синяк.
— Давай, дорогой товарищ Высоцкий, без исторической справки, — проворчал я, так как время уже поджимало. — Слушаем.
— Кхе, — крикнул будущий кумир миллионов и начал читать:
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть,
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
— Чего⁈ — подскочил я на месте. — Где хрипы⁈ Где напор⁈ Где оголённые человеческие нервы⁈ Сава, Олег возьмите верёвку, — обратился я к Крамарову и Видову. — Встали передо мной, как лист перед травой! Натянули канат! Держим! — я взлохматил себе волосы, разделся по пояс и заорал:
Сумасшедшая, бешеная муть!
Исцеленье, твою так, калекам!
Проведите меня к нему!
Я хочу… — на этих словах я разбежался и, чтобы монолог получился как можно более эффектным, прыгнул на натянутую верёвку грудью.
Однако Савелий и Олег, не ожидая такого фортеля, выпустили концы веревки, и я со всего размаха вылетел на капустные грядки, за что-то запнулся и нырнул головой прямо в землю. Но потом я резко вскочил и докричал:
— Я хочу видеть этого человека!
Гогот на заднем дворе дачи стоял, не прекращаясь, минут пять.
— Кстати, в этой верёвке что-то такое есть, — хохоча, сказал Шукшин. — Конфликт, ха-ха-ха, на лицо!
— Я бы даже сказал на лице, — проворчал я, смахнув с себя грязь. — Вот так и будем в Сестрорецке играть.
* * *
Дорога из курортного Комарова в «стольный град» Сестрорецк по примерным прикидкам занимала не больше получаса. Поэтому наша «боевая тройка» от