Оставив последнее слово за собой, Вика отбилась. Несколько секунд тупо попялившись в погасший экран, Владимир отложил телефон в сторону и выхватил из-под головы подушку с тёмно-синим штампом лазарета в углу наволочки.
— Мда, косячок, — тяжело вздохнув и взбив подушку, Владимир уложил её на место.
— Так и сыпятся шпионы, — донеслось от второй кровати двухместной палаты. — Заврались вы, товарищ унтер-офицер
— Товарищ Мальков, хотите я сломаю вашу вывихнутую ногу и подрихтую лицо?
— Лица попрошу не касаться! — прогудело в ответ.
— Значит, насчёт перелома вы не возражаете?
— Злой ты, Огонёк, а сестра у тебя хорошая. Пожалуюсь ей оказией. Если нужны будут деньги, говори, поможем с ребятами.
— Спасибо, Василий, — у Владимира потеплело на душе, — справлюсь.
— Ты извини, что я уши грел, но тебе действительно могут отказать с опекой. Родители встанут в позу и алга по жёсткому варианту, ни один судья не подпишется.
— Думаешь? — скрипнул решёткой кровати Владимир, поворачиваясь боком к Василию Малькову. — Раз уж кое-кто вместо музыки в наушниках решил погреть уши, то я просвещу его немного. Есть маленький нюанс, друг мой хромоногий, называемый государственной наградой, а у меня их, на минуточку, целых две, к тому же держим в уме дворянство супротив мещанина. Что мы имеем на выходе? На выходе мы имеем немалый шанс получить опеку, тем более несовершеннолетний гражданин будет только «за» руками и ногами, а если этот гражданин женского полу упрёт у мамы компромат с интернатовскими документами, то шанс перевалит за отметку в девяносто девять процентов.
— Огонёк, ты дважды орденоносец, а ведёшь себя как мелкоуголовный тип.
— Тяжёлое наследие предков, — отмахнулся Владимир, — папахен у меня в авторитете, на чём мы не сошлись взглядами и жизненными позициями.
— Вот-вот, привык ты мелко плавать, — пробасил Мальков, — авторитет твоего папаши мы переавторитетим цидулей от заставы, дадим характеристику и впишемся всем офицерским составом. Если разрешишь, я чуть позже наших эскулапов подтяну и с Есауловки. При нужде, парень, за тебя половина Харбина встанет. Потянет такой противовес твой папаша?
— Ладно, не буду я тебе ногу ломать.
— А иголочки поставишь? — потёр ладони Мальков.
— Поставлю.
* * *Ни на день Владимир не забывал о харбинских «приключениях», держа прошедшие события в глубине памяти. Поселившийся внутри него червячок сомнения противно зудел, тонким писком напоминая, что ничего ещё не закончилось и о ведьме с упокоенным шпиком ему обязательно напомнят.
Костлявая леди с косой собирала богатую жатву, срезая жизни старых и младых, прошлое бытие отошло на второй план, затёртое непрекращающимся кошмаром госпиталя и лазарета, но червячок внутри жил, продолжая зудеть подобно охамевшему комару, чей писк словно игла врезается в барабанные перепонки. Ну, не верил Владимир в беззубость и забывчивость спецслужб и в то, что самодеятельность Трофимыча, завершившаяся огнестрельным ранением, канет в лету без расследования и последствий. Да, его потрясли немного, навестив между процедурами. Дознаватели лениво подёргали за живое и на этом всё.
Как бы не хорохорился казак, выписавшийся из больницы, но даже он признавал правоту парня. Уж больно легко он отделался — подозрительно это. Горелый соглашался с мнением, что стоит эпидемии пойти на спад, как его с Маккхалом возьмут за цугундер и подтянут под пристальное око начальства, вынимая души и выворачивая нутро наружу, и тогда кисло может стать всем. Нет, за решётку никого не упекут, но нервы попортят изрядно, на что Владимир иронично кривил губы и заставлял старших товарищей тщательно прорабатывать легенду, чтобы алиби у лихой троицы было железобетонным и непробиваемым. С высоты своего куцего опыта взаимоотношений с Фемидой Огнёв судил несколько глубже, упирая на то, что подозреваемых легко законопатят за решётку, начав ломать психологически за толстыми стенами холодных и тёмных казематов. К примеру, как долго продержится Трофимыч, если ему пригрозят забрать Антона и Машу, подведя казака под уголовную статью? Причём дело состряпают строго по закону. Нравится мужикам такой вариант? Вариант не нравился никому, поэтому Трофимыч и Маккхал сидели тише воды, ниже травы.
Человек, не знающий… да даже знающий Владимира, глядя со стороны, мог подумать, что тот сам извёл себя морально, целиком и полностью отдаваясь добровольным обязанностям в госпитале и лазарете, тем самым спасаясь от мыслей об убийстве, точнее, неотвратимом наказании за него. Да, ведьма с ученицей и японский засланец были врагами и заслуживали самой суровой кары и даже смертной казни, но государство крайне не любит и не одобряет, когда кто-нибудь берёт обязанность и долг правосудия в свои руки, вынося и исполняя приговор. Такие люди сами попадают под преследование и караются по всей строгости закона, который они, преисполнившись самомнения, ошибочно взялись вершить. Убийство остаётся убийством, в какие благородные рамки его не вставляй. Между тем, оглядываясь назад, Огнёв признавал, что и сейчас поступил бы точно также, скормив продавших души ведьм и японца Маре-Морене, тем самым вернув заграничным мразям заразу сторицей, жаль только это не помогало с оптимизмом смотреть в туманное будущее.
— Так, Владимир Сергеевич, езжайте домой, Василий тебя отвезёт, — сняв очки, начальник лазарета подслеповато прищурившись, принялся салфеткой протирать линзы. — Отоспись несколько деньков. К Петру можешь не соваться, наставнику твоему я звякнул, чтобы он тебя от калитки поганой метлой гнал. Если, не дай бог, я узнаю, что ты в ближайшие три дня ездил в госпиталь или занимался ещё какой-нибудь хренью кроме отдыха, поверь, ты не захочешь узнать степень моего гнева. Договорились?
— Умеете вы уговаривать, Родион Михайлович. А баньку можно и это, — Владимир прищёлкнул указательным пальцем по подбородку, — после парилки?
— Нужно, но в меру! Фигляр, — водрузив очки на переносицу, Родион Михайлович скомкал салфетку и ловко метнул её в урну. — От ста грамм сон крепче станет, а для тебя, друг мой, сон сейчас первейшее лекарство. Хотя перед кем я распинаюсь…
— Родион Михайлович, я с первого раза всё понял, не стоит повторяться.