— Так, они нас и не обвиняли в этом убийстве никогда, — заметил глава Временного правительства. — Доказательств на этот счёт нет никаких: ни прямых, ни косвенных. А вот опубликованные выводы комиссии можно вывернуть очень нехорошо. Я вообще считаю, стоило признать, что Константина убили. И все, кто знаком с магией, это понимают. Пытаясь скрыть этот факт, комиссия дискредитировала и себя, и тех, кто её назначил. То есть, Временное правительство.
— Вы сейчас обвинили меня в дискредитации правительства, я правильно вас понял, Борис Николаевич? — ещё сильнее насупился Сибирский князь.
— Если бы я хотел вас в чём-то обвинить, то обвинил бы в разжигании конфликта с Романовыми, но мы здесь, надеюсь, собрались не для того, чтобы друг друга в чём-либо обвинять. Полагаю, наша задача — сохранить спокойствие в Москве и империи. И предлагаю сконцентрироваться на этом.
— Нельзя сохранить спокойствие, когда такие вещи происходят! — заявил Московский князь. — Если мы не аннулируем выводы комиссии, полыхнёт по всей стране.
— Как полыхнёт, так и затухнет, — возразил Сибирский князь.
— А если не затухнет?
— Погасим!
— Откуда такая уверенность, Илья Николаевич?
— Хочу напомнить вам, Юрий Михайлович, что я курирую силовой блок и вижу готовность наших силовых ведомств навести порядок в стране, если понадобится.
— То есть, утопить страну в крови? — ехидно уточнил Московский князь.
— Не преувеличивайте силы оппозиции, Юрий Михайлович, — усмехнулся Сибирский князь. — Она ничтожна. Аристократия разобщена, а народ соскучился по сильной руке.
— Если народ так соскучился по сильной руке, то дискредитация императорской семьи тем более не самый лучший ход.
— А почему сильная рука должна быть обязательно императорской? — спросил Сибирский князь и неприятно ухмыльнулся. — Это вполне может быть рука президента или даже диктатора. Важно, чтобы она действительно была сильной.
— И о чьей же руке вы говорите, Илья Николаевич? — поинтересовался глава Временного правительство и посмотрел Сибирскому князю прямо в глаза.
— Всё обсуждаемо, Борис Николаевич, — ответил тот. — Всё обсуждаемо.
* * *
Когда я вошёл в кабинет к Соболеву, тот просматривал какие-то бумаги. Завидев меня, он их отложил, улыбнулся и произнёс:
— Здравствуй, Игорь! Спасибо, что выкроил время заехать. Присаживайся!
— Добрый день, Родион Савельевич, — сказал я, проходя и садясь за стол. — Что-то случилось?
В принципе спокойный и даже какой-то довольный вид хозяина Московского Промышленного банка меня уже немного успокоил, но для чего-то же он меня позвал.
— Ничего не случилось, — ответил тем временем отец Орешкина. — Пока ничего. И очень хотелось бы, чтобы и дальше так было. Поэтому и хочу попросить у тебя помощи.
— Вы о чём? — спросил я, совсем уже не понимая, к чему клонит Соболев.
— Не о чём, а о ком, — ответил тот. — О Григории.
Я чуть было на автомате опять не спросил, что случилось с Орешкиным, но удержался, дав его отцу договорить.
— Не могу сказать, что он совсем от рук отбился, — произнёс Родион Савельевич. — По возвращении из академии Гриша сильно изменился в лучшую сторону. Но опасения у меня его поведение вызывает. Ничего ему не интересно, ничего ему не нужно. Просто прожигает жизнь, и всё.
Вроде бы мне стоило расстроиться после этих слов, всё же о моём друге шла речь, но я так обрадовался, что наша встреча никак не связана с кредитом, что еле сдержался, чтобы вообще не расплыться в довольной улыбке.
Несмотря на то, что после звонка Соболева я принял решение, до встречи с ним не паниковать, полностью не волноваться не получилось. Оно и понятно: звонит человек, кредитующий твой завод, и заявляет, что ему нужно срочно с тобой поговорить и что разговор не телефонный. Тут, хочешь не хочешь, будешь переживать. Но теперь, после того, как я узнал причину встречи, меня отпустило.
— Вот и сейчас, — сокрушался тем временем отец Орешкина. — Третий день уже не могу его вызвонить. Выключил телефон засранец. Хорошо хоть домой вчера заезжал, да мне прислуга тут же отзвонилась, а то бы уже и не знал, что думать.
— Домой? — я искренне удивился. — А где он сейчас находится?
— Сейчас не знаю, но ночью был в Сен-Тропе, — Родион Савельевич усмехнулся и, заметив моё недоумение, пояснил: — У меня там дом. Гриша любит проводить зиму на Лазурном берегу.
Как же меня подмывало спросить, один Орешкин приезжал домой или с Владом. Но делать этого не стоило. В конце концов, если бы что-то произошло, Гриша бы мне позвонил. Раз он заезжал домой, то возможность сделать звонок у него явно была. А раз не позвонил, значит, всё нормально. Ну или относительно нормально. В любом случае ещё одна гора упала с моих плеч.
— Я ему уже чего только не предлагал, — продолжил сокрушаться Соболев. — И на развитие любого дела с нуля денег дать, и готовое купить — любое, какое захочет. Но ничего ему не интересно. Где-то я дал слабину в своё время, разбаловал, вот теперь и расхлёбываю. А ведь не маленький уже, пора бы чем-то заняться.
— Пора, — согласился я.
— И при этом у него такой хороший пример перед глазами. Я ему постоянно про тебя напоминаю. Ровняйся, говорю, на Игоря, смотри, какая у него хватка предпринимательская, как он развивается, как дела ведёт. Смотри, учись! А Гришка только кивает, соглашается, а потом во Францию улетает.
Родион Савельевич тяжело вздохнул и покачал головой — было видно, что ему тяжело об этом говорить. Тем не менее после небольшой паузы он продолжил:
— У меня к тебе просьба, Игорь. Поговори с ним, объясни балбесу, что нельзя так жизнь прожигать впустую. Тебя он послушает.
— Думаете, послушает?
— Ну если уж не тебя, то я не знаю, кого ещё. Меня он, конечно, любит и уважает, но я для него — старый пень, ни о чём, кроме денег, не думающий. Он считает, что я слишком много времени отдаю работе и что это не жизнь.
— Если бы вы не отдавали столько времени работе, то вряд ли, Гриша постоянно летал бы во Францию отдыхать, — заметил я. — Но я