– То-то я смотрю – молодо выглядишь, – подмигнул Ибрагим. – Да, привет тебе от Холодкова. Он теперь на месте Мельникова. А Дадашев стал нефтяником – главный инженер промысла в Сабунчах. В общем из старых работников осталось человек десять – не больше.
– Ну а ты, ты как? Вижу, начальник отделения – ромб носишь. Обогнал меня в чинах.
– Да я что? Какие твои дела? Женат?
– Нет.
– Ну вот, а говоришь – ромб. Ромб тебе носить просто не солидно – мальчишка.
– Ясно, кабы мне твои усы.
– Усы само собой. Я уже семь лет женат, двоих пацанов имею. Жена, между прочим, русская – Елена Николаевна.
– Силен, усатик! И тут обогнал. Поздравляю.
Михаил сжал между ладонями руку друга, встряхнул.
Уселся напротив, заглянул снизу вверх в глаза Ибрагима.
– Как с образованием?
– Кончил юридический.
– Значит, теперь на короткой ноге?
– С кем?
– Не с кем, а с чем. С криминалистикой. Помнишь, как Холодков переживал нашу необразованность?
– Еще бы не помнить.
– Да, времечко было.
Ибрагим усмехнулся одними глазами, ласково и мечтательно.
– А что, хорошее времечко. Молодость.
– Мы и теперь не стары.
– Ответственность, Миша… Она старит.
– Это верно. Занимаешься контрразведкой?
– Так точно. А ты, я слышал, совсем наоборот?
– Пожалуй. Но, как любят говорить докладчики, оба мы делаем одно общее дело. Как там у вас? Тихо?
– Да не очень. Нефть, брат. Стратегическое сырье. Не дает она многим покоя.
– Немцам, конечно?
– Да. И англичанам. Ты ведь знаешь Гробера?
– Гробера? Погоди, погоди – это не бывший ли штабс-капитан?
– Ну да, пришел в двадцать первом с повинной. Так вот у него старые связи с Интеллидженс Сервис. Англичане его на несколько лет законсервировали, а недавно опять пустили в дело. Понадобились им сведения о бакинских нефтепромыслах. Техническая оснащенность, кадры, максимальные возможности добычи, ну и прочее. Воевать-то теперь будут моторы, значит – нефть… Ну вот, мы их уж полгода как водим за нос. Я ведь и сюда прибыл по этому делу.
– И что ж англичане – довольны?
– А ты думал! Наша фирма обслуживает только по высшему разряду.
Оба рассмеялись. Некоторая напряженность первых минут встречи, которую они старались рассеять громкими возгласами и шутками, исчезла. Теперь, почти так же, как и тринадцать лет назад, между ними возникла связь более прочная, нежели воспоминания юности, – связь профессиональная. Дружескую простоту их отношений теперь в большей степени выражало молчание, нежели дружеские слова.
Ибрагим выбрался из объятий глубокого кресла, потянулся и сказал:
– Ты, верно, занят, Миша? Тогда не стесняйся. Мне ведь скоро тоже к начальству.
– Ладно, двигай по своим делам. Ты вот что: остановился где-нибудь или нет? А то давай ко мне. У меня тут комната в Старосадском переулке. Это совсем рядом, на Маросейке.
– В «Метрополе» получил номер.
– Все равно – сегодня ко мне. Будут двое ребят из нашего отделения. В заначке имеется коньяк.
– Употребляешь?
– По праздникам.
Ибрагим расхохотался.
– Ты чего? – не понял Михаил.
– Ничего. Просто я заметил: когда начальство спрашивает, мол, пьешь ли, ему обыкновенно отвечают – по праздникам. Мой ромб, видно, сбил тебя с толку.
– Ладно, будем считать – уел. Значит, так: жду тебя к двадцати ноль-ноль. Запиши адрес.
Встреча с Ибрагимом взволновала Донцова. Она словно бы перекинула мысли, ощущения в иную временную плоскость. Зрелый двадцативосьмилетний человек, он сейчас как бы заново переживал давние события.
Михаил выдвинул средний ящик письменного стола, пошарил под бумагами в дальнем углу, нащупал холодную гладкую сталь. На ладони его лежал никелированный «дамский» браунинг с перламутровой рукояткой. На рукоятке были процарапаны слова: «От Поля Мише – на крыше». Он провел пальцем по надписи, будто желая убедиться в ее реальности. Он вспомнил лицо Поля, вернее, не лицо, а характерное выражение лица – задумчивое и мягкое, граничащее с улыбкой. «Здравствуй, Поль. Кем бы ты теперь был?» – мысленно обратился он к туманному образу и тотчас по привычке контролировать себя подумал: «Я сентиментален». Года два, пожалуй, с того самого дня, как перебрался в этот кабинет, браунинг не попадался ему на глаза. Ежедневно погруженный в дела, очень важные и почти всегда срочные, он начисто забыл о единственной вещи, сохранившейся у него со времен ранней юности. Все семь патронов в обойме браунинга были целы, они так и оставались, как их уложил когда-то Поль.
Михаил положил браунинг на прежнее место под бумаги. «До свидания, Поль», – мысленно попрощался он, испытывая саднящее чувство сожаления о давно минувшем.
Он медленно задвинул ящик и долго сидел, уставившись невидящими глазами в пространство. Вереницей проходили перед ним образы далекого прошлого. Брат Василий… Убит в 1922 году в Тифлисе. Отец… Умер три года спустя от воспаления легких. Ванюша… Работает мастером в депо. Получил квартиру недалеко от вокзала. У него живет и мать – совсем дряхлая старушка. Семья большая. Ежемесячно Михаил посылает им деньги. Ему регулярно сообщают о школьных успехах племянников. Старший, Колька, закончил в этом году среднюю школу и аэроклуб, поступил в лётное училище. У каждой эпохи свои увлечения. Мы мечтали работать в Чека, искоренять контрреволюцию. Нынешние юнцы чуть ли не все поголовно мечтают летать.
Почему-то отчетливее других Михаил помнил лицо Зины Лаврухиной. Помнил запах ее кожи, вкус губ, ощущал ее руки, обвивающие шею…
Время давно стерло боль и неприязнь, и теперь вспоминалось только хорошее, то, что придавало юности неповторимо свежий аромат и красоту. Для него Зина умерла, его сознание не воспринимало ее как человека, возможно где-то на земле существующего. Девять лет назад, будучи в Баку, он узнал, что летом 1921 года вместе с отцом, освобожденным из Азчека, она уехала в Тифлис и вскоре перебралась за границу.
Многое за тринадцать лет произошло в его жизни. От того Михаила Донцова, каким он был в юности, его отделяли не просто годы, а годы жадной учебы, годы стремительного (иначе не жди успеха) приобретения опыта. В его характере произошли глубокие перемены, которых он но замечал только потому, что в двадцать восемь лет человек еще не владеет не очень распространенной даже и в преклонном возрасте способностью познать самого себя.
Когда тринадцать с половиной лет назад он приехал в Москву, его взяли помощником оперуполномоченного в иностранный отдел ВЧК, вскоре переименованный в ОГПУ [14]. Поселили его на Сретенке в гостинице «Селект», определили на вечерний рабфак. Ознакомившись со своей новой работой, Михаил понял, что Мельников неспроста посоветовал ему заняться изучением иностранных