По обыкновению всех богатых людей в Саратове, он примерно раз в три года менял свои машины; тачки охраны приходилось менять еще чаще, поскольку парни их регулярно колотили. После женитьбы были куплены еще две машины: «лексус», на котором ездила Верочка, и «тойота», — на ней возили няню и гувернантку для Ваньки. «Тойоту» Верочка, не ставя Норова в известность, еще часто давала матери. Только на бензин, ремонт и обслуживание транспорта уходило не меньше 10 тысяч долларов месяц, поскольку и охрана, и водители на этом обязательно подворовывали. Летом добавлялись еще катера, пожиравшие бензин в промышленных количествах, да еще часто ломавшиеся из-за того, что акватория Волги, с ее тиной и топляком, не была приспособлена для капризных заграничных посудин.
Зарплата охраны, их обеды и костюмы стоили Норову еще двадцать тысяч в месяц; пять — семь тысяч он тратил на обслугу, плюс содержание дома, плюс текущий ремонт, короче, набегало прилично. Норов с Верочкой много путешествовали, он покупал ей модные тряпки и дорогие украшения, давал наличные на расходы; он и сам по-прежнему много тратил на одежду и еще больше — на женщин.
Словом, несмотря на большие деньги, он, при его расточительности, всегда жил в обрез. Теперь, когда бизнес стремительно рушился, у него не получалось даже сводить концы с концами. В его бюджете стали образовываться зловещие дыры.
Наступило суровое время экономии; действовать приходилось жестко. Норов уволил половину своей охраны, но это мало помогло. Он потребовал от директоров уменьшить штат сотрудников на треть и привести фонд заработной платы в соответствие с доходами корпорации. Директоры возроптали; им нравилось управлять крупными коллективами, «массами», как выражался Норов, тем более что среди подчиненных неизменно оказывались родственники, любовницы и старые друзья, — не самые полезные в работе категории.
Норов сократил собственные траты, благо теперь ему было не женщин. Он отдал распоряжение бухгалтерии впредь согласовывать с ним реестр платежей и без его подписи не тратить ни копейки. Единственное, чего он не тронул, так это сумм, ежемесячно выдаваемых Верочке и отправляемых матери и сестре. Он не хотел, чтобы его проблемы отражались на них.
***
— Опа! А вот и чечены! — удовлетворенно заметил Гаврюшкин на обратной дороге. Откинувшись на пассажирском кресле и не пристегиваясь ремнем, он возился со своим айфоном. — Ну-ка, че там у них по ценам? Ну, терпимо, я думал, больше зарядят. Короче за двести пятьдесят они аппарат достанут.
— Дорого! — отозвался Норов, не отрываясь от дороги.
— Не, а че ты хочешь? Дешевле-то все равно нигде не найдешь! Никто даже разговаривать не станет. Они кэш просят, безнал вообще не любят. Говорят, за три дня все провернут. Прямо в Тулузу пригонят, ну, а дальше уж мы сами. Ну, че, пишу «берем»?
Норов замялся.
— У меня нет столько наличных, — признался он.
— Как нет? Двухсот пятидесяти штук нет?!
— Здесь не нужны такие суммы. За все платят по карте, не в каждом магазине даже пятьсот евро примут.
— Да причем тут это? Заначка-то у тебя есть?
— Двести пятьдесят тысяч?
— Ну, минималка! На всякий пожарный.
— Где, по-твоему, ее хранить?
— Двести пятьдесят? Дома, в сейфе. А остальные — в банковской ячейке. Ты че глупые вопросы задаешь?
— У меня нет в доме сейфа, и я даже не знаю, есть ли в моем банке сейфовые ячейки. Это маленькое отделение в Альби, пара комнаток, касса…
— Бать! Час от часу не легче! Но какая-то наличность у тебя имеется?
— Тысячи полторы-две.
— Полторы тысячи?! И все?! Как ты вообще живешь?
— Хорошо живу, особенно, когда тебя не вижу.
— Нор, нам надо двести пятьдесят штук! Срочно! Всего двести пятьдесят! Это небольшая сумма! От нее зависит жизнь Ани!
— Чушь! Ничья жизнь не зависит от денег! Это — выдумка попрошаек, мошенников, неудачников да тупых кретинов вроде тебя!
— Ни х-я себе! А от чего же, по-твоему, жизнь зависит?!
— От тысячи причин, и деньги среди ни них не главная. Ты все равно не поймешь!
— Че ты мне пургу гонишь?! У тебя есть бабки или нет?!
— Нет! — отрезал Норов. — У меня их нет!
— Ты считаешь, что это — нормально?!
— Конечно, нет! Нормально было бы отметелить тебя монтировкой и вышвырнуть на дорогу!
***
Верочка была чрезвычайно тщеславна. Ее самолюбию льстило, что где бы она ни появлялась в Саратове — красивая, молодая, дорого одетая и благоухающая, — она оказывалась в центре внимания; все головы сразу поворачивались в ее сторону и позади прокатывался шепоток:
— Жена Норова…
Скандальная отставка Норова многое изменила в восприятии Верочки окружающими. Ее по-прежнему провожали взглядами и перешептывались за спиной, но выражение лиц и интонация были теперь иными: прежнее восхищение сменилось злорадством. Из супруги одного из вершителя городских судеб Верочка превратилась в жену уволенного чиновника, находящегося под следствием по делу о воровстве и мошенничестве. Прежде улыбчивая, Верочка совсем перестала улыбаться, и, выходя из дома, заранее напускала на себя сосредоточенный и даже хмурый вид, что совсем ей не шло и делало похожей на всех богатых ново-русских жен.
Не в силах смириться с тем, что она уже не принадлежит к узкому кругу избранных, она продолжала встречаться с Ольгой Осинкиной и Людмилой Петровой; все так же живо интересовалась сплетнями из жизни чиновников, и порой по инерции начинала пересказывать их мужу. Но Норов резко ее пресекал. От дружбы Верочки с Ольгой и Людмилой его коробило.
Петров был его врагом, и его жена принимала деятельное участие в интригах против Норова; Ольга Осинкина тоже его недолюбливала. Верочка об этом прекрасно знала, однако, отношения с ними поддерживала, причем, инициатива исходила от нее, а не от них, не считавших ее сейчас ровней себе. Норов был убежден, что искать их дружбы со стороны Верочки было, по меньшей мере, некрасиво, да и унизительно. Однако с ней он на эту тему не заговаривал, понимая, что если любящей женщине необходимо объяснять недостойность подобного поведения, значит, это женщина не столь уж и любящая.
После отказа Норова ехать в Вятку, Верочка не особенно огорчилась. Предложенная должность была не престижной, в Вятку, представлявшуюся ей захолустьем, ее не тянуло, а отпускать мужа одного