— А что еще? — пожал Пашенька плечами. — Все играют, и я тоже.
— Не все. Я не играю.
— А все мои знакомые ребята играют!
— На свои деньги?
— Пап, ну откуда у них свои? Им родители дают.
— На игру?
— Нет, конечно! — фыркнул Пашенька. Вопросы отца его раздражали. — Им дают на личные расходы, а они их тратят на автоматы.
— А ты, значит, требуешь у бабушки с дедушкой?
— Но ведь ты же даешь им для меня! Значит, это — мои деньги!
— Не значит. Ты не можешь распоряжаться ими по своему усмотрению.
— Почему?
— Потому что ты еще не совершеннолетний, и тебе это известно. Тебе не приходило в голову, что брать без спроса — значит, красть?
— Почему это?! Я же не чужие беру, а свои!
— Мы уже выяснили, что у тебя нет своих денег. Это мои деньги.
— Но ты же обязан давать мне по закону!
— По закону я могу давать гораздо меньше.
— Как это? Ты же много зарабатываешь! — Пашенька забеспокоился.
— Как тебе сказать? Официально — не очень.
— Не очень, это сколько?
— Неважно. Если я начну официально платить тебе алименты, то на китайские шмотки тебе при определенной экономии, наверное, хватит. Но о тех тряпках, что сейчас на тебе, придется забыть.
Пашенька помрачнел. Идея, что его лишат финансирования, видимо, прежде не посещала его и явилась неприятным сюрпризом. Его насмешливость и высокомерие разом улетучились.
— Что же, ты будешь купаться в роскоши, а я — умирать с голоду? — с надрывом спросил он.
Норов невольно улыбнулся.
— Ты не будешь умирать с голоду. Просто будешь есть не стейк в дорогом ресторане, а лапшу «Доширак». Ну, и играть не сможешь.
— Пап, ты серьезно?! — Пашенька не мог поверить в такую жестокость.
— Совершенно. Если ты не перестанешь играть и не изменишь своего обращения с бабушкой и дедушкой, я уменьшаю твое содержание втрое.
Пашенька покраснел от обиды, отбросил салфетку и вскочил из-за стола.
— Это нечестно! — крикнул он со слезами на глазах. — Подло! Так настоящие отцы не поступают!
И он бросился к выходу. Официанты проводили его тревожным взглядом, потом вопросительно посмотрели на Норова. Норов подозвал начальника охраны, который сидел за отдельным столом.
— Догони его и отвези домой, — негромко распорядился он.
Тот кивнул и отправился выполнять.
Разговор не получился. Все вокруг него шло не так: семейные отношения, воспитание Пашеньки, бизнес, — все крошилось и сыпалось. Проблемы, накопившиеся годами, лезли из всех углов, как тараканы.
Что делать дальше с Пашенькой? По-хорошему, нужно было забирать его от стариков к себе. Особого желания поступить таким образом у него не было, тем не менее, он несколько раз пробовал обсудить с Верочкой эту перспективу. Верочка была категорически против.
— Почему его воспитанием должен заниматься ты, а не мать? — запальчиво возражала она. — Ведь рожала-то его она!
— Но у меня тоже есть определенная ответственность перед ним…
— А у нее нет? Насколько я помню, она не спрашивала твоего согласия!
Несмотря на дружеское общение с Пашенькой, Верочка относилась к нему с опаской. Материнским чутьем она многое угадывала в нем, характер Пашеньки ей совсем не нравился. Она боялась, что он будет дурно влиять на Ваньку.
***
Норов с досадой сунул телефон в карман и зашагал к дому, держась за бок и ощущая ладонью плотную ткань бандажа под курткой. Черт, Кит, ты испугал ее! Зачем было на нее наседать? С какой стати она будет ради тебя рисковать своим будущим? Да, понимаю, но я обязан сегодня попасть в этот чертов госпиталь, и она — мой единственный шанс! Кит, это пустая затея, туда не прорваться. Но какая-то возможность должна же быть! Если подойти к этому по-умному… Откуда у тебя ум, Кит?
Солнце уже село — мартовские дни еще были коротки; разом стемнело и похолодало. Он снова достал телефон и набрал Мари. Ждать пришлось долго, видимо, она видела, что это звонит он и не хотела брать трубку. Наконец, все же ответила.
— Я уже сказала вам, месье, что не смогу вам помочь, — голос ее звучал нервно. — Сожалею.
— Я больше не прошу вас об этом, просто выслушайте меня, пожалуйста.
— Вообще-то я спешу…
— Это не займет больше двух минут, — поспешно заверил он. — Две минуты! Я прошу у вас только две минуты…
— Ну, хорошо. Я слушаю.
Судя по тону, ей не терпелось от него отделаться.
— Много лет назад между Анной и мной были отношения, — заговорил он, стараясь, не торопиться, чтобы не сбиваться и не путать французские слова. — Но я уехал от нее. У меня была семья, я не догадывался о глубине ее чувств ко мне, к тому же я был верующим человеком… считал, что подобные отношения — грех… Она родила ребенка, мальчика, уже после моего отъезда, я ничего не знал об этом, она от меня скрыла… Семья моя не сложилась. Ваш отец, должно быть, упоминал, что я живу один…
— Простите, мсье, но это ваши личные дела, — перебила она. — Мне не хотелось бы в них вдаваться. Я опаздываю…
— Мы не виделись десять лет, — продолжал Норов, невольно ускоряясь. — У нее обнаружили рак мозга. Она приехала попрощаться со мной и уже здесь заболела ковидом. Вот собственно, и все.
— Сочувствую вам, месье, но не понимаю, чего вы от меня хотите.
— Для меня в этом мире нет никого дороже нее. Как только мы закончим этот разговор, я поеду в Альби и постараюсь проникнуть в ваш госпиталь…
— У вас ничего не получится! — снова перебила она. — Здесь все под охраной полиции!
— Что сделает мне полиция? Оштрафует? Арестует? Плевать! Я не смогу сидеть сложа руки, зная, что она там одна… может быть, умирает!.. Я не прошу вас рисковать ради меня, просто скажите мне одно слово. Одно слово, мадемуазель!
— Какое слово?!
— Должна быть лазейка! Обязательно! Она всегда существует! Плохо закрытое окно, заколоченная дверь, про которую забыли; черный ход; подвал, чердак на крыше… Ведь это — старое здание! У него непременно есть другие входы! Я никогда никому не скажу, что узнал это от вас, клянусь! Мне нужен только намек! Пожалуйста!
Она опять замолчала, на этот раз надолго.
— Нет!.. — наконец проговорила она. — Я не могу… не могу!.. Мне очень жаль.
— Извините за беспокойство, — пробормотал он.
Но она уже отключилась.
***
То, что Норов, не желая стеснять своих директоров, разместился где-то на отшибе да еще платил за это деньги, приводило Верочку в негодование. Принимать подобную жертву от владельца она считала наглостью со стороны подчиненных.