Норов почувствовал, как в нем закипает ненависть. Катя не имела права так себя ронять перед этим сынком. Ему было стыдно за нее.
Оставив приятелей, он пару минут наблюдал за нею, заводясь все сильнее, и вдруг, в каком-то диком порыве, подбежал к сестре, и внезапно, с разворота врубил ей пинка. Не ожидавшая нападения, она потеряла равновесие, качнулась вперед и едва не упала; подруга успела ее подхватить. На катином платье сзади остался след от ботинка; кто-то из младшеклассников громко засмеялся.
Мажор взглянул на Норова с недоумением, соображая, дать ему по шее или не связываться.
–Чокнулся?! – бросил он, крутанув пальцем у виска.
–Дурак! – с негодованием крикнула Норову подруга Кати.
Катя обернулась, увидела, что ее ударил брат, прерывисто всхлипнула и бросилась в школу, плача и закрывая лицо на ходу. Подруги побежали за ней. Норов остался на месте. Приступ злобы прошел так же мгновенно, как и налетел.
Ошеломленный своим поступком, красный, потерянный Норов стоял под любопытными и осуждающими взглядами школьников. Он сам не понимал, что с ним произошло.
* * *
Раскаяние было мучительным, обжигающим. Оставаться в школе до конца уроков он не мог и сбежал, даже не взяв из класса портфель. Остаток дня он где-то бродил, не решаясь вернуться домой, потом все-таки набрался духа. Открыв дверь своим ключом, он услышал звуки пианино, спотыкающиеся и повторяющиеся, – Катя разучивала заданную в музыкальной школе пьесу.
Норов прокрался в ее комнату и остановился; она не обернулась, продолжая репетицию. Некоторое время он смотрел в ее спину, не зная, что сказать, как начать, затем негромко позвал:
–Кать…
Она повернулась. Он увидел ее лицо, но не миловидное и веселое, к которому он привык, а заплаканное и страдальческое, с покрасневшими от слез глазами. От отчаяния и горя, которые были написаны сейчас на этом лице, у Норова сжалось сердце.
–Катя, прости меня! – взмолился он.
Она не ответила, глядя на него большими, темными, больными глазами.
–Я не знаю, как это получилось… – бормотал он, сам едва не плача. – Я не хотел…
Он не закончил. Слезы покатились по его щекам. Катя по-прежнему молчала.
–Не простишь? – спросил он, замирая от того, что ему теперь придется жить с такой тяжестью.
–Уйди, – тихо выговорила она наконец.– Я прощу… только потом… позже… Мне нужно время.
* * *
Катя простила через три дня, она не умела долго обижаться, но Норов еще несколько месяцев ходил за ней, как побитая собака. Стоило ей замешкаться в поисках какой-нибудь вещи или наклониться над тяжестью, как он кидался ей помогать. Даже мать заметила перемену в их отношениях.
–Вот так и нужно к сестре относиться,– одобрительно заметила она.– Да и вообще к женщинам. Ты обязан их защищать.
–Он защищает, мам,– сказала Катя.– Просто иногда у него не получается.
В последующие годы Катя не раз выручала его из беды: она устраивала аборт Лизе, она ссужала его деньгами. Когда он сорвался в запой и едва не вылетел из университета, она не пыталась воспитывать его; а, едва услышав, что он разбился, примчалась в больницу. После университета, она помогла ему открутиться от армии, договорившись со знакомым нефрологом о том, чтобы Норову поставили ложный диагноз. Узнав об этом, возмущенная мать не разговаривала с ними обоими целый год.
Со временем Норов начал прилично зарабатывать; их роли поменялись, теперь уже он помогал сестре. Катя вместе с мужем переехала в Нижний Новгород, Норов купил им там большую квартиру и машину, которую через несколько лет поменял на новую. Катя заведовала кардиологией в областной больнице, а муж возглавлял хирургическое отделение в железнодорожной.
У них было двое детей, мальчик и девочка. Дочь Кати продолжила семейную традицию: после школы поступила в медицинский и стала врачом, – Норов ей помогал деньгами. Сын рано обнаружил незаурядные способности к математике; Норов оплатил его учебу в математической гимназии, потом талантливый парнишка поступил в Стэнфорд. Норов продолжал материально поддерживать племянника до окончания учебы в университете. Тот блестяще защитил магистерскую диссертацию, потом докторскую; сейчас сам уже был молодым профессором и возглавлял исследовательскую группу.
И муж Кати, и ее дети, и внуки, даже она сама воспринимали Норова как старшего родственника; с ним советовались, его слушались, старались заслужить его одобрение.
В последние годы он виделся с сестрой редко; пять лет назад Катя с мужем и семьей племянницы приезжала к нему в Петербург; потом еще раз – во Францию, уже без дочери и внуков, только с мужем. Она и Норов постоянно договаривались встретиться, но все как-то не получалось. Сейчас ей уже перевалило за шестьдесят; и муж, и она, оба были пенсионерами, но руководство просило их остаться на работе, и они не уходили.
* * *
Когда Норов работал в мэрии, бывший мажор записался к нему на прием. Ему было за сорок, он обрюзг, растолстел; карьеры не сделал, был женат вторым браком и, судя по цвету мятого лица и часто увлажнявшимся глазам, выпивал.
Он просил, чтобы Норов устроил его каким-нибудь начальником, можно небольшим, все равно куда. Главное, чтоб был свой кабинетик, машинка, пускай даже наша, отечественная – он не капризный – ну и секретарша. Если дадут еще и зарплату, будет совсем хорошо, шутка, конечно. Держался он угодливо и старался растопить сердце Норова школьными воспоминаниями.
На работу Норов его не взял,– проку от него ожидать не приходилось. Все время разговора Норов испытывал чувства стыда; ему хотелось поскорее его закончить и отделаться от просителя. Позже он рассказал об этом визите по телефону Кате.
–Жаль его,– искренне вздохнула Катя.– Ведь какой интересный был парень! Надежды подавал… Сколько девчонок по нему с ума сходило!…
Злую подростковую выходку брата Катя давно забыла, а Норов – нет. Ему и позже случалось переживать это внезапное помрачение, когда неведомая темная сила вдруг охватывает человека и разом подчиняет себе. Всего лишь мгновенье отделяет еще невиновного от уже преступника, и вернуть это мгновенье нельзя, как бы потом не хотелось.
* * *
–Трудно у нас, Паша! – голос Кати по телефону звучал устало и немного растерянно.– Больницы забиты, свободных коек нет, людей кладут где попало, – в коридорах, на стульях, на