Она была невысока ростом, с маленькой грудью, тонкой талией и полными бедрами; с темными волосами, подстриженными в каре, со светлыми глазами, легко менявшими свое выражение, то грустными, то озорными, и с белой нежной кожей. Выглядела она девочкой, но на самом деле была двумя годами старше Норова. В ее характере, веселом, беспечном, даже, пожалуй, взбалмошном, было много детского. Детским был и ее голосок, и ее звонкий смех, и едва заметная косолапость, сохранявшаяся даже когда она надевала туфли на высоких каблуках.
Читала она много и без разбора, знала наизусть кучу стихов, в основном – сентиментальных; задушевно исполняла русские и цыганские романсы, особенно удавались ей те, в которых звучали мольбы обманутой и покинутой девушки. Когда она, глядя на Норова своими светлыми доверчивыми глазами, пела трогательным детским голоском: «Не покидай меня, любимый!», он готов был подхватить ее на руки, закрыть ее грудью от всех житейских невзгод и уже не отпускать от себя никогда.
Видимо, подобное желание возникало не у одного Норова, ибо в свои двадцать семь лет Лана уже успела дважды побывать замужем и обзавестись пятилетним сыном, который воспитывался у бабушки, дабы не мешать ей творчески реализоваться.
Лана обожала театр, впрочем, она немного разбиралась и в музыке, и живописи. Чем-то она напоминала Норову Эллу, но в ней было меньше рассудительности; она была по-русски безоглядней, беззаветней. Она страстно мечтала ставить спектакли, чего ей пока еще не позволяли, на ее счету был лишь один детский утренник, но она и к нему относилась с энтузиазмом и водила на него Норова трижды.
Лана была завсегдатаем всех творческих тусовок: она не пропускала ни одной выставки картин или фотографий, даже тех, которые проходили в мастерских и арендованных за гроши подвалах; она посещала любительские постановки, полузакрытые показы фильмов, поэтические вечера, театральные капустники, – все это была ее жизнь, ее стихия. Она была артистической натурой до кончиков ногтей, или, как она сама выражалась, от ушей до хвоста.
Она могла прийти на свидание с розой и подарить ее Норову, могла начать декламировать стихи в общественном транспорте, не обращая внимания на окружающих; могла во время ссоры упасть перед ним на колени прямо на улице и отчаянно зарыдать; могла, напротив, обидевшись, выскочить на дорогу, рискуя быть сбитой пролетавшим мимо транспортом, поймать первую попавшуюся машину и уехать неизвестно куда, бросив Норова одного.
Норов еще никогда не встречал столь необычной женщины. Он был очарован и покорен.
* * *
Она часто рассказывала о себе разные истории, слишком красочные, чтобы быть правдой. Например, как однажды они всей труппой поехали за город на пикник и вдруг, откуда ни возьмись, налетели огромные пчелы и покусали всех, да так, что режиссера увезли на скорой помощи, и на следующий день пришлось отменить спектакль, ибо никакой грим не мог скрыть распухшие лица актеров.
Или как она в возрасте шестнадцати лет поссорилась с родителями и решила утопиться. Ночью она отправилась на Волгу, но, уже когда залезла в холодную воду, вдруг передумала и стала выгребать к берегу. Однако в темноте и расстройстве она потеряла ориентацию и поплыла в неизвестном направлении. Плыла она ужасно долго, часа два, и выбралась на берег совершенно измученная. Это был какой-то крошечный песчаный островок, на котором она куковала всю ночь, стуча зубами от холода в одном купальнике, пока утром ее не нашли рыбаки. Они отвезли ее домой, а один из них оказался художником и сделал ей предложение. Плавать при этом Лана едва умела.
Норов и верил ей и не верил, но сама Лана в них верила, в эти приключения и, округляя светлые глаза, клялась своим детским голоском, что все это – чистая правда от слова до слова.
Лана водила Норова по съемным квартирам своих богемных друзей, где царил беспорядок, а по стенам висела непонятные картины и фотографии. Они до утра сидели в компании странных людей, пили с ними пиво и дешевое вино, курили марихуану и вели глубокомысленные бессвязные споры об искусстве, религии и политике. Все здесь были творческими натурами, все презирали толпу, все исповедали свободу и гений. И Норову нравилась эта атмосфера, эта нищенская обстановка, это равнодушие к быту и деньгам, эта артистическая беззаботность.
Иногда они с Ланой оставались ночевать в гостях. Им стелили на полу или, в лучшем случае, на старом продавленном диване; и они в темноте занимались любовью, громко дыша друг другу на ухо, стараясь не разбудить хозяев и других гостей, тоже оставшихся на ночь. Однажды, особенно бурной ночью, после четвертой близости, лежа на мокрой простыне, изможденная и нетрезвая Лана прошептала ему:
–Если ты меня бросишь, я умру в ту же минуту!..
–Я никогда тебя не брошу,– тоже шепотом пообещал он.
–Поклянись!
–Клянусь.
–Всем-всем!
–Всем-всем.
Она прижалась к нему всем телом, маленькой грудью, полными бедрами и мягким животом.
–Я больше не могу с тобой расстаться! Я хочу, чтоб мы всегда были вместе, как сейчас.
Она потянулась к нему губами, и он почувствовал, как в нем опять пробуждается желание.
–Да,– ответил он, гладя ее.– Вместе.
У Ланы была комната в театральном общежитии, в которой она прежде жила со своим вторым мужем, а после него – еще с одним парнем, актером ТЮЗа. Она предлагала поселиться там, но Норов отказался наотрез, для его мужского самолюбия это представлялось совершенно невозможным.
Сам он снимал квартиру на окраине, но там не хотела жить Лана,– дорога до работы отнимала бы у нее слишком много времени. У обоих денег было в обрез, вернее, в обрез их было у Норова, а у Ланы они вообще не водились, так что на хорошее жилье претендовать не приходилось. В конце концов они нашли однокомнатную «хрущевку» со свежим ремонтом, поближе к центру, но за умеренную плату.
* * *
Часов в десять он закончил тренировку, принял душ и вернулся на кухню. Анна с заново накрашенными глазами уже хлопотала у плиты, комната полнилась запахами.
–Я приготовила тебе рыбу,– сказала она. – Ты ведь голодный после своего спорта? Запах не очень мешает? Я включила вытяжку, могу открыть двери.
–Совсем не мешает, – преувеличенно бодро отозвался он, взбираясь на высокий стул.– Наоборот, нравится.
Кухонных запахов он не любил, она знала об этом, потому и беспокоилась. Но дело было не в них, а в той неуютной душевной раздвоенности, которую он старался скрыть от нее. Она вела себя как близкая любящая женщина, которая все знала о нем, все в