Возле столика ожидает метрдотель. Все трое мужчин оборачиваются, завидев меня. Бакли выглядит сконфуженно.
– Все в порядке?
– Ваш муж звонил в ресторан. Он сказал, что пытался дозвониться вам на мобильный.
Я решила, что он просто забыл об ужине, но что, если произошло несчастье? Отвратительный, липкий страх, который по ночам скручивает мои внутренности, вызывая приступы тошноты:
– Дети…
– Ваш муж сказал, с детьми все в порядке, мадам. – На лице метрдотеля извиняющееся выражение. – Но вам нужно поехать домой.
Мне кажется, что все посетители одновременно повернулись в мою сторону. Одно лицо я вижу четко – одинокая женщина, застывшая между баром и рестораном, не стесняясь, пялится на меня. Миранда.
Метрдотель продолжает объяснять, явно громче, чем это необходимо:
– У вас дома полиция, мадам. – Он медлит, давая мне и всем прочим время осмыслить услышанное. – Они хотят поговорить с вами.
26
Возле дома стоит полицейская машина – соседи будут в восторге. Я быстро паркуюсь и, чувствуя приливы дурноты, спешу внутрь. Из гостиной на меня во все глаза глядит Хлоя.
– Они в кухне, – тихо говорит она, когда я прохожу мимо. – Что за черт, мама?
И впрямь, что за черт, Хлоя? – хочется мне ответить, но вместо этого я бормочу что-то о том, что это, должно быть, все какая-то ошибка и что Хлое нужно остаться в комнате или пойти присмотреть за Уиллом. Внезапно на лестнице появляется Фиби – так, будто она здесь хозяйка. Она смотрит на меня, как на чумную, и я, должно быть, смотрю на нее с тем же выражением. Моя спина деревенеет.
– Что ты делала наверху? – спрашиваю я. – Вообще, что ты делаешь…
– Эмма! – Из кухни появляется Роберт. На его лице ярость. – Они здесь.
– Речь о нашей матери, – подает голос Фиби у меня за спиной. Оказавшись между ней и Робертом, я чувствую себя не членом семьи, а приговоренной к смертной казни, которую ведут на плаху.
В кухне ожидают два офицера полиции – мужчина и женщина, обоим лет по тридцать. Они прихлебывают кофе из наших лучших чашек. Офицеры представляются и демонстрируют мне свои значки, словно я могу счесть их самозванцами.
– Что происходит? – спрашиваю я. Мое лицо пылает, и я уже чувствую себя виновной, хотя ничего плохого не делала. – Я была на важном деловом ужине.
Моя первая ложь, учитывая, что в ресторане я нужна была в качестве визуальной приманки для Паркера Стоквелла.
– Так нам и сказал ваш муж. Простите, что пришлось испортить вам вечер, – говорит женщина. Хилдред – так мне показалось. Хилдред и Кейн. Вот как. – Однако нам необходимо задать вам несколько вопросов, которые касаются обстоятельств смерти вашей матери.
Я смотрю на них, прекрасно сознавая, что в данный момент Роберт буравит меня взглядом. У меня сводит желудок при мысли о том, что что бы они сейчас ни сказали, Роберт уже знает: она не умерла много лет назад. Моя давняя ложь всплыла на поверхность.
– Она находилась в больнице, – объясняю я. – Предполагаю, врачи могли бы рассказать вам более подробно, что с ней произошло.
– Вы навещали мать во вторник?
– Ненадолго. Позже вечером сестра сообщила мне о ее смерти. В чем проблема, сержант?
– Вы – последний человек, заставший вашу мать живой.
– Мне это неизвестно, но приму ваши слова как факт.
К чему они ведут? Я пытаюсь найти ключ в выражении их лиц, но эти двое абсолютно бесстрастны.
– Расскажите нам о своем визите.
– Разумеется. Но для начала объясните мне, зачем вам это. Она была старой женщиной, повредила голову и умерла. Какое полиции может быть до этого дело?
Кейн поднимает голову от своей чашки:
– Вы не кажетесь особенно расстроенной.
– Так и есть. Для меня она была мертва с тех пор, как мне было пять.
Страшно подумать, как отреагировал Роберт, когда они явились. Ее мать? Но она же скончалась, когда они были детьми. Так Эмма всегда мне говорила.
– И все же вы решили навестить ее?
– О чем теперь весьма сожалею, – резко отвечаю я. – Ради бога, что здесь происходит?
– На полу нашли подушку. – Голос принадлежит Фиби, выглядывающей откуда-то сбоку. – Возле ее кровати. Они предполагают, кто-то… ну… Думаю, мне не стоит произносить этого вслух.
Фраза повисает в воздухе. В наступившей тишине я перевожу взгляд с сестры на офицеров, как вдруг меня осеняет.
– Так вы считаете, я задушила ее? – Я плюхаюсь на стул возле острова. – Но зачем мне это делать? Она и так была при смерти. А когда я уходила, она была жива.
– Мы направили на анализ смывы из ее ноздрей, – пугающе нейтральным тоном сообщает Хилдред. – Если обнаружится, что она вдыхала хлопковые волокна, ситуация станет яснее. – Хилдред задумчиво смотрит на меня, прежде чем сказать: – Кое-кто видел вас выбегающей из здания, и вид у вас был явно несчастный. Что странным образом не вяжется с вашей сегодняшней реакцией.
– Когда я была в палате, моя мать в какой-то момент схватила меня за запястье. Это напугало меня.
– Но это невозможно, – хмурится Фиби. – Не с такой травмой, какая была у нее.
– Это оказалось возможно.
Почему она хоть раз в жизни не может встать на мою сторону?
– Потому что именно так все и было. Я читала врачебные записи у нее над кроватью, когда она вдруг открыла глаза и схватила меня за руку. Это длилось какое-то мгновение, а потом она меня отпустила, вот и все. Предполагаю, нет необходимости пояснять, за что моя мать содержалась в закрытой лечебнице? Вот почему я была расстроена. Я выбежала из отделения, добралась до машины, а потом мне позвонили из школы, и я поехала туда.
– В какое время это было?
– Точно не могу сказать. – Я принимаюсь рыться в сумочке. – Но время звонка есть в телефоне.
– Не совсем понимаю, что вы собираетесь этим доказать.
– Это просто нелепо, – говорю я, листая журнал входящих звонков, а затем передаю телефон в руки Хилдред. – Смотрите, вот: из школы звонили в пять минут четвертого. В какое время она скончалась?
– В девять минут четвертого. Но мы не можем быть уверены, что на тот звонок вы отвечали из машины.
– Так значит, я болтала со школой,