Хилдред аккуратно кладет мой телефон на столешницу острова.
– Продолжительность этого звонка – всего две минуты. Так что вы могли использовать обе руки.
Я молчу, уставившись на нее. Она ведь не может всерьез так думать.
– Так или иначе, я уверена, что все прояснится, когда поступят результаты из лаборатории. – Лицо Хилдред – закрытая книга, но я сомневаюсь, что она считает, что эти результаты окажутся в мою пользу. – Надеюсь, вы понимаете, почему нам необходимо было поговорить с вами. По словам вашей сестры, вы ничего не желали знать о матери. Вы хотели бы, чтобы она была мертва. А потом вдруг решили ее навестить, – на этом месте Хилдред делает паузу, – после чего она скончалась.
– Я отправилась навестить ее, потому что она была при смерти. Мне казалось, это было очевидно для всех. – Усталость берет верх надо мной. – А теперь я хотела бы, чтобы вы покинули наш дом. Если только у вас больше нет вопросов.
– Не сегодня.
– Я провожу вас. – Роберт следует за полицейскими к выходу из кухни. Дождавшись, пока они уйдут, я оборачиваюсь к сестре.
– Эмма, если ты что-то натворила… – начинает она, но я тут же ее прерываю.:
– Что ты наговорила Уиллу, Фиби? – Я делаю полшага ей навстречу. – Зачем ты так его напугала? Зачем рассказала ему, что сделала наша мать? И почему сейчас? Прямо накануне моего дня рождения? Что с тобой творится?
– Не имею понятия, о чем ты говоришь. – Голос Фиби низок и холоден. – И не переводи на меня стрелки. – Она бросает взгляд через плечо, проверяя, одни ли мы. – Ты ведь не спишь, верно? Так сказал Роберт. И у тебя паранойя. С чего бы мне рассказывать что-то подобное Уиллу? Я же не сумасшедшая. – Это слово повисает в воздухе. – Так что вопрос в том, что творится с тобой, Эмма? Думаю, тебе нужна помощь. Я переживаю за твою семью.
Прилив гнева заставляет мое лицо вспыхнуть. Она в полушаге от того, чтобы назвать меня безумной.
– Это моя семья, – шиплю я в ответ. – А не твоя. Они никогда не станут твоими, как бы тебе ни хотелось обратного. – Я делаю еще шаг вперед. – Ты считаешь, мне все легко дается. Считаешь, что это несправедливо, что у меня есть все это, а у тебя ничего нет, но это всего лишь твое оправдание перед самой собой. Мне тоже ничего не давалось легко, Фиби. Это все – результат тяжелой работы. Отношения – это работа. Дети – это работа. Долбаная карьера – это тяжелая работа. Но я вкладываю во все это свое время, Фиби, и в этом заключается разница между мной и тобой. Ты считаешь, что мир должен тебе из-за того, что натворила наша мать. Из-за нашего детства. Из-за того, что ты была старшей. Но мир никому ничего не должен. Я засучила рукава и работала не покладая рук, чтобы достичь того, что имею. Так что можешь идти к черту, Фиби. Прямо сейчас. Убирайся из моего дома.
Фиби сдергивает свой жакет со спинки стула.
– Ты – последний человек, видевший ее живой, Эмма, – произносит она. – Полиция не станет возбуждать дело без причины. И что за чушь, что она якобы схватила тебя за руку? Сказать тебе честно? Это. Было. Невозможно. Это было только у тебя в голове. Понятия не имею, что с тобой происходит, но удачи, миссис Получаю-все-что-захочу-не-считаясь-с-ценой, миссис Непогрешимость. Быть может, наша мать не зря волновалась о тебе. Быть может, ты сходишь с ума, прямо как она.
Я влепляю ей пощечину такой силы, что у меня начинает ныть ладонь. На щеке Фиби за доли секунды вспухает красное пятно – я успеваю заметить его до того, как она прижимает к нему руку.
Ни одна из нас не произносит ни звука. Звук пощечины еще звенит в ушах. Прежде чем я успеваю что-то сказать, она уходит. В проеме кухни стоит Хлоя и пялится на меня, словно на какую-то незнакомку, пока за Фиби захлопывается входная дверь.
– Это пипец, – бросает Хлоя, прежде чем взбежать по лестнице и скрыться в убежище своей спальни. Я не сержусь на нее. Совершенно не сержусь.
В кухню возвращается Роберт, и мы долго молча смотрим друг на друга. Я ожидаю, что он начнет кричать, но когда он наконец заговаривает, его голос спокоен, и это тревожит меня гораздо сильнее.
– Тебе что, нечего сказать? – Он выглядит измотанным – как будто он может что-то знать об усталости – потерянным и настороженно-подозрительным.
– Я не убивала ее.
Слишком смехотворно, чтобы произносить это вслух. Я не убивала свою мать.
– Я не об этом. Ты говорила, что она умерла. Все эти годы ты утверждала, что она умерла, когда ты была маленькой.
– Ну вот, теперь она и правда умерла, – пытаюсь дерзить я.
– Это, черт подери, не смешно, Эмма. Почему ты не сказала мне, что она была жива?
Роберт смотрит на меня так, словно все эти годы он жил с чужим человеком. Я наливаю в чайник воды, чтобы приготовить нам чай. Хорошая чашка чая – универсальное исцеление от любой эмоциональной травмы у нас, англичан. Не уверена, что сегодня удастся что-то исцелить, но я, по крайней мере, могу повернуться к нему спиной, пока вожусь с чаем. Я пожимаю плечами. С чего начать? Это было не твое собачье дело.
– Это было давно. Мне так было легче. Это личное.
– Я бы понял, почему ты не хочешь говорить о ней, – произносит Роберт тоном, весьма далеким от понимания, – если бы ты рассказала мне, что она натворила.
– Откуда тебе знать об этом? – Я оборачиваюсь к Роберту и внезапно осознаю всю очевидность ответа. – О, Фиби тебе рассказала.
– Не так много. Только о том, что ваша мать душила ее, а ты их обнаружила. Первой полиция сегодня опросила ее, и Фиби решила, что для тебя будет лучше, если я узнаю правду до того, как они появятся здесь.
– Не сомневаюсь. – Всегда в заботах обо мне, эта Фиби. Роберту, конечно, не приходит в голову, что сестра могла бы сперва позвонить мне, и тогда я бы рассказала ему все сама. – Я ничего тебе не рассказывала, потому что она не заслуживала быть частью нас. Она не была даже частью меня. Я была такой юной. – Мне становится трудно дышать, и я со страхом ощущаю, как в глазах вскипают слезы. – Честно говоря, я вообще не знаю, зачем пошла туда. Фиби сказала, что