Губы слипаются от торта. Я подставляю лицо солнцу. Времени у меня полно. Паб только открывается, а я понятия не имею, в какое время Фиби приходит на работу. Я отпиваю глоток кофе и отламываю очередной кусочек датского торта. Фиби нашептывает гадости нашей матери. Нашептывает ужасы Уиллу. Нашептывает милые глупости Роберту. За что, Фиби? Что я тебе сделала? Кроме того, что, вероятно, спасла твою жизнь? Фиби, Фиби, Фиби. Я на секунду прикрываю веки и расслабляюсь.
– Фиби!
Я вздрагиваю. Сначала мне кажется, что это кричу я, но затем я выныриваю из своего сонного марева, а мир вокруг внезапно превращается в средоточие шума и движения, так что я едва не теряю равновесие. Я стою посреди тротуара, все еще держа в руке кусок торта. Глазурь растаяла, и пальцы у меня склеиваются. Какой-то мужчина смотрит прямо на меня, а когда я пытаюсь протиснуться мимо него – раздраженно цокает языком. Что я здесь делаю? Я же была в кафе. Как я оказалась здесь?
– Фиби!
Во второй раз услышав имя сестры, я оглядываюсь. Страх, звучащий в этом голосе, лезвием прорезается сквозь все прочие городские звуки. Машины останавливаются. Люди останавливаются. Чуть дальше на другой стороне улицы – паб «Хэнд энд Рэкет», на углу, возле оживленного перекрестка. Вернее сказать, этот перекресток мог бы быть оживленным, если бы хоть что-то там двигалось. Почему я иду в обратном направлении? Как я сюда попала?
– Звоните в «Скорую»!
– Мне кажется, ее толкнули, – говорит кто-то, а я пытаюсь пройти вперед. – Выглядело это так, будто ее толкнули.
Фиби, Фиби, Фиби. Нет. Нет.
Сердце уходит в пятки.
– Она еще дышит! – крик исходит от человека, сидящего на корточках на проезжей части.
Растолкав собравшихся зевак, я вижу ее. Выгнувшись под невозможным углом, она распласталась на дороге. Над ней склонились трое. О господи, Фиби.
Какая-то женщина хватает меня и пытается оттеснить назад, чтобы освободить пространство.
– Пустите! Это моя сестра!
Я падаю на колени – мне уступает место женщина в униформе паба. Коллега постарше обнимает ее за плечи и увлекает прочь, а я замечаю, какое бледное и испуганное у нее лицо. Я стягиваю с себя пиджак и накрываю им вздымающуюся грудь моей сестры.
– Фиби, это я. Это Эмма. Ты меня слышишь?
Ее губы дергаются, но она не в силах произнести ни слова.
– Она появилась из ниоткуда, – с другой стороны над Фиби склонился тучный мужчина, все лицо и лысина которого покрылись пятнами. – Христом Богом клянусь, я ничего не мог поделать. Я ехал всего двадцать миль в час! Горел зеленый. Она будто бросилась мне под колеса. Или кто-то ее толкнул.
Ее ладонь – единственная часть тела, до которой я отваживаюсь дотронуться, не рискуя навредить еще сильнее, – на ощупь как лед. Я растираю ее, чувствуя, как по лицу текут горячие слезы вперемежку с соплями.
– Скорая уже едет, Фибс! С минуты на минуту! – Я дрожу всем телом – меня колотит. – Только дыши, Фиби, – шепчу я. – Прошу тебя. – Под ее головой расплывается лужицей кровь, тягучая и красная. Мне хочется притянуть Фиби к себе, но вместо этого я растираю ее ладонь и заглядываю ей в глаза – они беспорядочно моргают, а один зрачок пугающе расширен. – Я рядом, Фиби, я рядом, – бормочу я слова успокоения, прежде чем обернуться к толпе зевак. – Где эта чертова «Скорая»? – кричу я, чувствуя, как ее рука слегка сжимает мою. – Где чертовы врачи?
46
Кровь, высыхая, становится липкой. Нужно ее смыть, но я этого не делаю. Эти яркие пятна – часть ее, которая остается со мной. Я сижу на жестком холодном стуле, наблюдая за тем, как все новые и новые люди в медицинской форме спешат к той двери, за которой сейчас находится Фиби. Прибытие Фиби вызвало переполох в отделении неотложной помощи, а потом ее перевезли туда, где она сейчас. Я бесстрастно смотрю в одну точку – неподвижный маленький островок. Они не знают, что со мной делать. Слез нет. Эмоций тоже. Все это куда-то подевалось, когда в машине «Скорой» воцарился шум: оттеснив меня в угол, за дело взялись парамедики и принялись проводить свои манипуляции над ее бесчувственным телом.
Пока не умерла. Она пока еще не умерла.
Им кажется, что мне все равно, но это не так. Я просто закрыла ставни. Я и тогда так же поступила. Сейчас мне вдруг вспомнилось. Когда мы выбежали из дома, в грозу и дождь, Фиби принялась звать на помощь и стала стучать в дверь к той женщине. Потом приехали несколько машин «Скорой» и полиция, и было так много света и шума, что у меня перехватило дыхание и я словно оцепенела. Маму вынесли из дома на носилках, и с тех пор я больше ее не видела.
Внутри меня бушует огненный смерч, совсем как в ту ночь, когда, войдя в нашу спальню, я обнаружила, что моя мать душит мою сестру. Почему мама решила, что Фиби должна умереть первой? Потому, что она старше? По ее словам, выходило, что Фиби не та из нас, кому суждено сойти с ума. Фиби была ее маленькой помощницей. Если бы не Фиби, социальные службы давно уже оказались бы в курсе того, что творилось в нашей жизни. Еще до того, как мама перестала спать, она забывала постирать нашу грязную форму, помыть посуду, а случалось – и сидела, глядя в никуда.
Почти как я сейчас.
Как я добралась до паба? От чего я убегала? Как Фиби оказалась на дороге?
Я боюсь саму себя.
Интересно, мама чувствовала то же самое? У нее были такие мысли? На что я способна? Я могу знать наверняка? Я – то, чего я боюсь?
Завтра – сорок.
Уже завтра.
У нее переломаны кости, пробито легкое, кровоизлияние в мозг. Мозг Фиби пострадал, совсем как мамин, когда та размозжила себе голову о зеркало в Хартвелле. Завтра мне исполнится сорок, совсем как маме тогда. Мои губы беззвучно шевелятся, повторяя мамины числа. Это шок? Или безумие?
На этот раз Фиби могла умереть.
Выглядело это так, будто ее толкнули.
Но не я. Это была не я.
Эмма. Эмма. Эмма.