Когда на пол передо мной ложится тень, я поспешно комкаю листок в руке.
– Почему ты не позвонила? – Надо мной нависает Роберт. Я вздергиваю себя на гудящие от усталости ноги, чтобы не казаться такой маленькой. – Она в порядке? – Тут он замечает, что я вся перепачкана в крови и грязи. – Ты в порядке?
– Нет, она не в порядке. Ее ввели в медикаментозную кому и теперь пытаются спасти. – У меня сухие глаза. Все мои эмоции спрятаны внутри, как ядерная боеголовка. – Как ты узнал? – Я не звонила ему. Я вообще никому не звонила. Это семейное дело, а в данный момент я не чувствую, что Роберт – член моей семьи. – Кто тебе позвонил?
– Полиция.
Он не делает попытки обнять меня. Вместо этого мы стоим друг напротив друга, испытывая неловкость, словно случайные любовники, которые провели вместе одну ночь, а теперь не знают, как вести себя друг с другом. Наплевать. Не желаю, чтобы он прикасался ко мне. Или жалел. Он попросил меня уехать из собственного дома. Не слишком-то соответствует клятве про «болезнь и здравие».
Полиция. Ну конечно. Вероятно, наши имена были внесены в какую-то базу и теперь, словно по волшебству, в дверях приемного покоя возникают, как пара джиннов, Хилдред и Кейн.
– Что ты там делала, Эм? – спрашивает меня Роберт.
– Я собиралась поговорить с ней. Есть вещи, которые мне нужно было с ней обсудить.
– И ты оказалась там как раз в тот момент, когда ее толкнули?
Я поднимаю на него горящий взгляд. Нет, Роберт Эверелл, ты не посмеешь. Я могу сомневаться в собственном рассудке, но тебе я этого не позволю.
– Прекрасный пример обвинения, выраженного в пассивно-агрессивной форме. Если есть что сказать – не тяни.
– Я всего лишь пытаюсь понять. – Роберт избегает моего взгляда. – Завтра твой день рождения. Я знаю, ты чувствуешь…
– Ты ни черта не знаешь о моих чувствах, – обрываю я его. – Что касается моего дня рождения, мне отлично известно о его приближении. Я держала за руку свою сестру, пока меня заливала кровь с ее переломанного тела. Она, вполне вероятно, умирает, так что благодарю за такое деятельное участие. – Мои слова сочатся сарказмом. – Если ты соблаговолишь отойти с дороги, я смогу поговорить с теми, кто относится ко мне неизмеримо менее враждебно, чем ты, – с полицией. Благодарю за то, что снова подумал обо мне самое худшее – такое завидное постоянство. Именно такой поддержки любая женщина и ждет от своего супруга.
– Эмма, – Роберт говорит со мной таким тоном, как если бы я была сложным ребенком, – я не имел в виду…
– Отвали! – восклицаю я достаточно громко, чтобы услышали полицейские. Мне все равно. Притормозив у сестринского поста, я громко и отчетливо сообщаю: – Я – единственная родственница Фиби Бурнетт. В данный момент мы с супругом проживаем раздельно, поэтому, если вы не возражаете, прошу сообщать о любых изменениях в ее состоянии только мне. Мой номер у вас есть.
– Разумеется. Мы в любом случае информируем только ближайших родственников и полицию, – с теплой, полной сочувствия улыбкой уверяет меня сестра. Лишь теперь в горле у меня возникает ком, а к глазам подступают слезы. Доброта незнакомцев нас всех убьет.
Я успеваю скрыться из виду прежде, чем кто-то смог бы увидеть мои слезы. Хилдред и Кейн, пара упырей, снова жаждут задавать мне вопросы по поводу очередного пострадавшего в моей семье. Сердце колотится, хотя я стараюсь не подавать вида.
Кажется, кто-то толкнул ее.
Что, если кто-то видел, как я это сделала? Что, если я это сделала?
Я не могу доверять сама себе.
Хилдред оглядывает меня с головы до ног, и в ее глазах я с удивлением обнаруживаю проблеск сочувствия.
– Неприятности дома?
– Можно и так сказать. Мужчины. Они как дети. – Кейна как представителя мужского пола я попросту испепеляю взглядом. Мне страшно, но я не теряю самообладания. Буду разговаривать с ними, как взрослая. – Предполагаю, Роберт сообщил вам, что я была зла на Фиби.
Завладев инициативой, я чувствую себя увереннее. Я – известный и уважаемый адвокат. Пример жизненного успеха. Я не безумна. Ответа я не дожидаюсь:
– Это правда. Я была на нее зла. А еще я ездила в Хартвеллскую лечебницу, чтобы поговорить о своей матери. Расставить все точки, как говорят американцы. Так вот, кое-кто из Хартвелла – с места мне не сойти, если я скажу, кто именно, – рассказал мне, что Фиби во время своих визитов была с нашей матерью не слишком-то любезна. Фактически словесно ее оскорбляла. Эта информация заставила меня задуматься – не может ли статься, что это у Фиби остались незакрытые гештальты. И хоть мне совершенно не хочется об этом думать, возможно, она…
– Считаете, она могла задушить вашу мать, а потом в порыве раскаяния бросилась под фургон?
Неужели и до них дошло?
– Всего лишь озвучиваю факт наличия такой возможности.
– Это невозможно, – довольно грубо произносит Кейн.
– О, так значит, меня подозревать можно, а… – Я протестующе повышаю голос, но детектив сержант Хилдред не без раздражения поднимает обе руки, призывая к тишине.
– Выдохните, – говорит она. – В резком свете больничных светильников вид у нее не менее усталый, чем у меня. – Когда мы просматривали видеозаписи с больничных камер, проверяя время вашего ухода, нас интересовало не только ваше местонахождение.
– Что вы хотите сказать? – сдвинув брови, спрашиваю я.
– Мы проверили также показания Фиби, которая сообщала, что отправилась в кафе «Старбакс». Именно там она и находилась. Она тоже не душила вашу мать.
Не знаю, что я сейчас испытываю. Определенно облегчение. Огромное облегчение. Никто из нас ее не убивал. Перед глазами у меня мелькают лица – Роберт, Хлоя, Кэролайн. Все их вежливое недоверие. Их обвинения в паранойе – призраки, мертвой хваткой вцепившиеся в меня. Я – параноик? Или паранойя – это всего лишь развитая интуиция? Что-то не так, и я это ощущаю. Словно червь гложет меня изнутри.
– Так значит, никто ее не убивал? – спрашиваю я, наконец. – А как же волокна у нее во рту и в носу?
– Результаты неубедительны, – отвечает Хилдред. – Мы проводим