– О, все ясно, – расплываюсь я в улыбке, по ощущениям больше смахивающей на колючую проволоку – юмор в ней отсутствует начисто. – Сначала вы решили, что я убила свою мать, а теперь гадаете, не я ли покалечила сестру.
– Я ни о чем не гадаю. Нам просто необходимо получить ясное представление о том, что произошло.
– Я направлялась туда, чтобы увидеться с ней. Услышала шум. Она уже лежала на дороге.
Смерив меня цепким взглядом, Хилдред сообщает:
– Прохожие говорят, что ее могли толкнуть.
– Я была слишком далеко, чтобы что-то разглядеть.
Волосы у меня на загривке встают дыбом. Я слишком устала для этого дерьма.
– Но если вы предполагаете, что это сделала я, то в отсутствии свидетеля – мое сердце ухает, как молот, но взгляд остается твердым – на вашем месте я была бы поаккуратнее с беспочвенными обвинениями. Вы ведь помните моего адвоката. Если хотите снова меня в чем-то обвинить, лучше вам запастись железными доказательствами.
– Миссис Эверелл?
Как по команде, мы все поворачиваем головы. Врач, серьезный мужчина средних лет, переминается с ноги на ногу в паре футов от нас.
– Могу ли я…
– Да, мы закончили. – Я поворачиваюсь к полицейским спиной, словно их больше не существует. Для меня так оно и есть. Удары собственного сердца громко отдаются у меня в ушах. У них нет свидетеля. Никто не видел, чтобы я толкала Фиби. На меня накатывает волна облегчения. Вот теперь мне хочется плакать. Облегчение. Тебе полегчало, потому что ты боялась. А боялась ты потому, что не знаешь – толкала ты ее или нет. Ты не веришь себе. Сорок – завтра, и, возможно, ты свихнешься. Ты даже не можешь быть уверена, не твоя ли вина в том, что твоя сестра…
– Фиби… она что… – Я едва могу выдавить из себя слова.
– Она жива. Однако состояние ее критическое. Как только ее подготовят, мы везем ее в операционную. Ждем только прибытия мистера Харриса, нейрохирурга. Команда уже собралась.
– Команда?
– Ей потребуется провести целый ряд процедур, и мы хотим, чтобы она была в лучших руках во время каждой из них. Ее ждет многочасовая операция, и даже если все пройдет без каких-либо проблем, на что мы очень надеемся, посетителей к ней мы не допустим как минимум до завтра. Вы можете остаться здесь, если пожелаете, и наши сотрудники сделают все, что в их силах, чтобы позаботиться о вашем комфорте, но я советовал бы вам поехать домой. Мы позвоним вам, как только ее перевезут из операционной обратно в палату интенсивной терапии. – Окинув взглядом мою одежду, и отметив явные следы усталости на моем лице, врач добавляет: – Вам лучше принять душ и немного отдохнуть. Сейчас вы ничем не можете ей помочь. Мы позаботимся о ней.
– Вы позвоните, если ее состояние изменится? Сразу же? И – мне первой и только мне.
– Разумеется.
Я даже не знаю, в больнице ли еще Роберт. Не может же он торчать здесь весь день. Ему нужно заботиться о Уилле и Хлое, раз уж от моей помощи он отказался. По определенной причине мне не хочется, чтобы он весь день сидел здесь и ждал новостей о Фиби. У него нет такого права. Она – моя сестра, а не его.
– Хорошо. Благодарю вас. – Я протягиваю доктору руку. – Прошу, не дайте ей умереть.
– Сделаю все, что от меня зависит.
Его твердое рукопожатие дарит ощущение надежности.
Наверное, это все, о чем я могу просить.
47
Звонок секретарши Бакли застает меня в такси – я как раз возвращаюсь в город, чтобы забрать машину. Она спрашивает, не будет ли у меня возможности «заскочить». Произносит это она как-то по-особенному, словно поясняя – «Я уверена, что мистер Бакли мог бы поступить иначе, но для вас может быть лучше иметь возможность оправдаться лично». Я уже слышала этот ее тон в разговорах с другими сотрудниками. Едва удержавшись, чтобы не рассказать ей о несчастном случае с Фиби – кажется, кто-то ее толкнул – и под этим предлогом отказаться, я слышу, как из моего собственного рта вырывается обещание быть в офисе через пятнадцать минут.
В сущности, чем еще я могу заняться? Сидеть у себя в номере, ожидая звонка из больницы? У меня даже нет снотворного – значит, нет и надежды, удвоив дозу, проспать сорок восемь часов кряду, пока мой день рождения не окажется позади. Поэтому с тем же успехом я могу встретиться с Бакли, что бы он для меня ни приготовил.
Я прошу водителя высадить меня возле офиса. Все еще дрожа, я, тем не менее, выхожу из лифта с гордо поднятой головой и направляюсь прямо в офис Бакли.
– Не уверена, законно ли отзывать сотрудника из отпуска по семейным обстоятельствам, – говорю я, остановившись перед его столом. – Все в порядке? Нужна моя помощь?
Бакли едва ли не со страхом оглядывает меня. Я вся перепачкана. Кровь потемнела, однако никаких сомнений о природе липких пятен на моих руках и одежде быть не может. Представляю, как неряшливо выглядят мои волосы. А глаза ввалились и налились кровью. Если Фиби и раньше казалось, что я похожа на нашу мать, что она сказала бы теперь?
Фиби. Она сейчас должна быть в операционной. Я бросаю взгляд на часы на стене. Стрелка колеблется между 1.10 и 1.15, и на миг меня окутывает чернота. Я дергаю дверную ручку у себя на кухне. Сердце ухает, мир переворачивается, и я снова вижу Бакли. Но и ручка никуда не исчезает – одна картинка наслаивается на другую, словно калька… Я вздрагиваю от того, как громко включается песня у меня в голове.
Look, look, a candle, a book and a bell…
– Эмма? – Бакли вскакивает с места. Его рот двигается, и я могу прочесть это по губам, но слов не слышу: «Эмма, с тобой все в порядке?»
Я на мгновение закрываю глаза, а когда открываю их снова, мой дом, к счастью, исчезает, и остается лишь тихий офис. Моя правая рука застыла в воздухе – я дергала за несуществующую дверную ручку прямо перед носом своего босса.
– Прости, – бросаю я и падаю на стул,