– Это Эмма Эверелл, – на удивление спокойно произношу я, хотя вторая рука крепко сжата в кулак. Пожалуйста, Фиби, пусть все будет хорошо. Пожалуйста.
– О, здравствуй, Эмма, – говорит голос на другом конце. – Надеюсь, что не помешала тебе. В Хартвелле мне дали твой номер и сказали, что ты не против звонка. Я – Нина Харрис. Мы дружили с твоей мамой.
50
– Эмма. – Я отчего-то решила, что Нина должна быть ровесницей моей матери, но едва та открывает дверь, я вижу, что она лет на десять моложе. На вид Нине около шестидесяти пяти, у нее седые волосы до плеч, а надетые на ней шаровары для занятий йогой и струящийся индийский топ придают всему ее облику некий флер непринужденности. Лицо Нины тут же озаряет радостная улыбка. – Эти темные волосы я бы узнала из тысячи. Совсем как у Патрисии. Входи же скорее.
– Благодарю вас. И за то, что согласились со мной увидеться.
Вслед за хозяйкой я прохожу в дом. Жилище Нины выглядит стильно и обставлено не без лоска. Я почти уверена, что различаю запах травки за стойким ароматом сандалового дерева, курящимся из ароматических свечей. Выглядит Нина совсем как хиппи из среднего класса. Когда я прохожу по коридору мимо книжных стеллажей, мои выводы находят подтверждение. Рецепты веганской кухни, руководства по медитации. На глаза мне попадаются книги по спиритуализму и издания вроде «Астральная проекция: руководство по безопасному выходу из тела». Это вызывает у меня улыбку. Я не верю во всю эту чушь, но мне нравится, что в нее верит Нина.
– Да брось, мне это только в радость. Я часто о тебе думаю. – Нина проводит меня в кухню, а оттуда – в сад, где в очаровательной беседке уже накрыт стол, на котором красуется восхитительный ориентальный чайный сервиз. – Я заварила китайский чай. Ты не возражаешь? Если хочешь, могу предложить вина, пива или кофе. Сама я не употребляю много кофеина, как и алкоголя.
Мой взгляд останавливается на оставленном в пепельнице заботливо свернутом косячке.
– Я знаю, что уже старовата, но эта штука всегда была моей фишкой. Она дарит моей душе покой, а моим членам – гибкость. Я ведь преподаю йогу, пилатес и медитацию в холистическом центре, здесь, в парке.
Нина очень мила и словоохотлива. Я сажусь на предложенное место, пока она наливает чай.
– Я ведь так до сих пор и не знаю, что ты запомнила – или захотела запомнить – из своего раннего детства. – Нина внимательно смотрит на меня. – Фиби, должно быть, помнит больше?
Я киваю:
– Так она говорит. Я не могу сказать наверняка, насколько она в самом деле помнит то, что было до всего, что с нами случилось. До той ночи. До предшествовавших ей недель. – Я не собираюсь посвящать Нину ни в собственные проблемы, ни в подробности произошедшего с Фиби. Я чиста и свежа после душа и даже нанесла макияж. Возможно, я выгляжу слегка усталой, но в остальном, надеюсь, вполне могу сойти за нормальную. – Честно говоря, мы не слишком часто это обсуждаем. Мы довольно редко видимся. Особенно в последние годы.
– Так бывает. Мне кажется, с тех пор, как мой брат сорок лет назад уехал в Австралию, мы виделись всего трижды. Но мы-то с ним никогда и не были близки, в отличие от вас двоих. – Лицо Нины омрачается. – Той ночью вас было не расцепить. Так крепко вы держались друг за дружку. Помню, полицейский пытался вас разделить, а Фиби кричала, чтобы он оставил вас в покое. Я тогда завернула вас обеих в одно одеяло, как сиамских близнецов, а потом вызвала «Скорую» вашей маме.
Я удивленно моргаю.
– Вы были там?
– Бог ты мой, да ты и впрямь не много помнишь. – Она подпирает коленом подбородок, вся текучая и грациозная, словно кошка, и прикуривает свой косячок. – Ну да, вы же пришли ко мне домой. Бежали под дождем. До нитки вымокшие и перепуганные.
– «Добрая леди», – произношу я, когда кусочки мозаики встают на свои места. Я поднимаю на Нину взгляд. – Так мы с Фиби вас звали.
– В самом деле? Это очень мило. Я тогда жила в небольшой квартирке на первом этаже дома в другом конце улицы. Ваша мать была очень добра ко мне. Мы заботились друг о друге. Должно быть, по этой причине я впоследствии так долго не могла успокоиться и все думала – могла ли я что-то предпринять, чтобы ее остановить? Сдается мне, что все-таки нет. Это было как гром среди ясного неба. Очень жаль, что мне не позволили вас оставить. Когда мне не разрешили взять над вами опеку, я была просто вне себя. Особенно после трагедии, которая произошла с той семьей. Вы с Фиби оказались разделены, хотя могли все это время быть со мной. Я бы любила вас как родных.
У меня кружится голова. Такого поворота я не ожидала.
– Вы хотели стать нашим опекуном?
– Ну разумеется! Я любила вашу мать. Любила вас. Я даже готова была переехать – чтобы вы были подальше от своего бывшего дома. – Нина едва заметно качает головой. – Но социальным службам не было до этого дела. Я для них была двадцатидевятилетней жертвой домашнего насилия, в анамнезе у которой были зарегистрированные обращения в полицию, – пока не сбежала от мужа. Тогда у меня случился выкидыш, и собственных детей больше у меня быть не могло.
Нина говорит об этом словно бы между прочим, однако за клубами дыма в ее серых глазах мелькают видения из несбывшейся жизни.
– Несмотря на то, что я в той ситуации была жертвой, меня сочли недостаточно психически стабильной для того, чтобы расставить галочки в анкетах. Мое жилье оказалось недостаточно велико. Я зарабатывала недостаточно денег. Была слишком сильно связана с вашей мамой. В общем, они просто решили, что я недостаточно хороша, и все… Тем не менее я смогла вас разыскать, – добавляет Нина, глядя поверх чашки. – Когда ты училась в университете. Ты была беременна. Ты выглядела такой счастливой, и жили вы с Фиби вместе. Я тогда решила, что неправильно будет возвращать прошлое в вашу жизнь. Поэтому я так и не объявилась. Возможно, это была ошибка. Сложно предвидеть последствия своих поступков, правда? Потому, наверное, так легко рассуждать постфактум.
Ее слова для меня – настоящее откровение, и в душе тут же вспыхивает крошечный огонек надежды. Если Нина поможет мне разобраться в прошлом, быть