— А если там ничего нет?
— Тогда мы вернемся в Нью-Йорк с пустыми руками и новыми вопросами, — я попытался улыбнуться, но тут самолет резко дернулся, проваливаясь вниз на несколько десятков футов.
О’Мэлли побледнел, но сдержал крик, лишь еще крепче вцепившись в подлокотники.
В кабине пилота Риддл что-то переключил, и мотор заработал ровнее. Он обернулся к нам и прокричал:
— Приближаемся к Бостону! Будет немного тряско — фронт непогоды!
Это оказалось еще слабо сказано. Следующие сорок минут самолет бросало и раскачивало, словно листок в осеннем шторме.
Дождь хлестал по кабине, превращая иллюминаторы в размытые пятна. Даже я, при всей моей адаптированности к полетам из будущего, начал чувствовать приступы тошноты.
— Сейчас заходим на посадку! — крикнул Риддл. — Держитесь!
Самолет начал снижаться, прорезая плотную пелену облаков. О’Мэлли снова тихо шептал молитву, и я не мог его за это винить. Полет на одномоторном самолете в непогоду в 1928 году испытание не для слабонервных.
Внезапно облака расступились, открывая мерцающие огни. Бостон лежал перед нами. Россыпь огней в ночной темноте.
— Вот это вид, — выдохнул О’Мэлли, на мгновение забыв о своем страхе.
Земля приближалась. Огни, сначала похожие на далекие звезды, превращались в уличные фонари, освещенные окна, автомобильные фары. Самолет снижался по спирали, и вскоре я смог различить огни небольшого аэродрома на окраине города.
Последние метры перед землей были самыми напряженными. Ветер швырял маленький самолет из стороны в сторону, но Риддл мастерски выровнял машину в последний момент.
Колеса коснулись земли с громким ударом, самолет подпрыгнул, снова коснулся полосы и наконец покатился по мокрому грунту, постепенно замедляясь.
— Добро пожаловать в Бостон, джентльмены, — объявил Риддл, когда мы наконец остановились у края летного поля. — Не самая элегантная посадка в моей карьере, но, как говорят, любая посадка, после которой вы можете ходить, это хорошая посадка.
О’Мэлли выдохнул с явным облегчением:
— Спасибо, что не сказали это перед вылетом.
Аэродром был практически пуст. Несколько ангаров, маленькое здание диспетчерской и ни души вокруг. Дождь превратился в легкую морось, а холодный ветер пронизывал до костей.
— Дальше что, босс? — спросил О’Мэлли, когда мы, расплатившись и попрощавшись с Риддлом, оказались под тусклым светом единственного работающего фонаря.
— Нужно поймать такси, — я оглядел пустынную дорогу. — Но сначала…
Я подошел к телефонной будке у диспетчерской и набрал номер. Междугородний разговор с Саутгемптоном снова занял несколько минут, но в конце концов мне удалось связаться с Констанс.
— Мы долетели, — сказал я ей. — Спасибо, Констанс. Ты спасла нам жизнь.
— У тебя есть склонность к драматизму, Уильям, — в ее голосе слышалась улыбка. — Но я рада, что помогла. Джек мой давний друг… и, как оказалось, очень любит получать благосклонность богатых наследниц.
— Я твой должник, — искренне сказал я.
— И я обязательно потребую оплаты, — ее голос стал серьезнее. — Будь осторожен, Уильям. Я не знаю, во что ты влип, но чувствую, что это опасно.
— Так и есть. Я расскажу тебе все, когда смогу.
— Обещаешь?
— Обещаю.
После разговора с Констанс нам пришлось ждать почти полчаса, пока на дороге появилось такси, старый Ford Model T, переделанный под таксомотор. Водитель, пожилой мужчина, с подозрением осмотрел нас:
— Куда едем, джентльмены?
— Бикон-Хилл, — ответил я. — Маунт-Вернон-стрит, 42.
Поездка через ночной Бостон заняла около получаса.
Я смотрел через запотевшее окно на проплывающие мимо улицы, поражаясь, насколько город отличался от того, что я знал в будущем. Он был темнее, компактнее, наполнен характерной атмосферой старой Новой Англии.
Маунт-Вернон-стрит встретила нас тишиной и рядами элегантных таунхаусов из красного кирпича, возраст которых приближался к столетию. Газовые фонари отбрасывали желтоватый свет на блестящую от дождя брусчатку.
Такси остановилось у дома номер сорок два, четырехэтажного таунхауса в георгианском стиле с черной дверью и бронзовым дверным молотком в форме львиной головы.
— Ждать? — спросил таксист, когда мы вышли.
Я бросил взгляд на темные окна дома:
— Нет, спасибо. Мы задержимся.
Когда такси уехало, мы остались одни на тихой улице. О’Мэлли осмотрелся:
— Приличный район. Ваша семья была состоятельной?
— По всей видимости, — я подошел к крыльцу. — Но после смерти родителей дом пустовал. Я жил с тетей в Нью-Джерси.
Мы поднялись по ступенькам к двери. Я опустился на колени и осмотрел третью ступеньку, ища что-то, что подсказало бы интуиция… или, может быть, память Уильяма, которая иногда загадочным образом проявлялась во мне.
Действительно, один из кирпичей оказался слегка расшатан. Я вытащил его, и под ним обнаружился маленький тайник с запасным ключом.
— Надо же, не забыли? — удивился О’Мэлли.
— Я просто почувствовал, — честно ответил я.
Ключ подошел к замку, и тяжелая дверь отворилась со скрипом, нарушившим ночную тишину. Мы вошли в темный холл.
Запах пыли и застоявшегося воздуха окутал нас. Я щелкнул выключателем у двери, но электричество не работало.
— Отключено, — пробормотал я и достал из чемодана небольшой электрический фонарь, одно из тех изобретений, которые уже существовали в 1928 году, но были относительной редкостью.
Луч света выхватил из темноты высокий потолок с лепниной, мраморный пол холла, покрытый тонким слоем пыли, и широкую лестницу, ведущую на второй этаж.
— Патрик, осмотри первый этаж, — сказал я О’Мэлли. — Проверь, нет ли следов недавнего проникновения. И посмотри, работает ли газ на кухне, может, хоть свечи зажжем.
— Понял, босс.
О’Мэлли направился в глубину дома, а я медленно поднялся по лестнице на второй этаж.
Время здесь словно остановилось. Зеркала в тяжелых рамах, покрытые чехлами мебель, старинные картины на стенах. Все выглядело так, будто хозяева просто ненадолго вышли. Только слой пыли и затхлый воздух выдавали, что дом пустовал годами.
Я шел по коридору, и с каждым шагом в голове возникали странные образы. Вот эта дверь ведет в комнату матери. Здесь, в нише, стояла китайская ваза, подарок отцу от делового партнера. А там, в конце коридора — кабинет Эдварда Стерлинга.
Я остановился перед массивной дубовой дверью. Странное чувство дежавю охватило меня.
Я был здесь раньше… вернее, Уильям был. Это его память, проникшая в мое сознание вместе с его телом. Я потряс головой, отгоняя наваждение, и открыл дверь.
Кабинет Эдварда Стерлинга представлял собой просторную