Князь поднялся, оглядел собравшихся.
— По старшине мне выпало подводить итог, — веско сказал он. — Фёдор Иванович, в море мы воевать пока не готовы, хотя, мыслю, господин Бутлер был бы рад опробовать корабль в настоящем сражении. Кузьма Петрович, на твой справедливый вопрос дал ответ Андрей Семенович — нужно заставить ворога делать, что нам нужно. Для этого будем действовать так…
* * *
Потом мы уже вдвоем с Трубецким и Поповым уточнили детали этого плана, который полностью зависел от того, поверит Разин в наши слухи или же проявит осторожность. Трубецкой был убежден, что казакам некуда будет деваться — богатая добыча затмевает разум, они желают как можно быстрее оказаться в безопасном месте, а в Астрахани у них, выражаясь фигурально, начнут подгорать задницы. Попов тоже не сомневался, что его люди смогут сработать правильно.
В принципе, я тоже склонялся к этому — это перед астраханскими воеводами Разин мог гнуть пальцы, а вот в условиях, когда по его душу плывет целый царевич с войском и большим кораблем с пушками, подобное поведение становилось форменным самоубийством. Ватага его поедом съест, если он не снимется с места как можно скорее, чтобы проскочить на Дон до прихода страшного «Орла». Но полной уверенности у меня не было.
Разин сейчас — успешный атаман, сумевший разгромить грозных персов и разграбить с десяток прибрежных городов и сел. За ним немалая сила — даже тысяча с лишним казаков при стругах и с пушками могут навести хорошего шороху по всей Волге вплоть до Казани. На следующий год разросшуюся ватагу смогли остановить только под Синбирском, до которого царское войско успело добраться раньше. Но кураж Разин уже поймал и мог решить, что ему и черт не брат, а царевич — не противник. К тому же на караванах, которые потом поплывут мимо нас, могли находиться его тайные поклонники, ведь взбунтовавшись, он смог многих привлечь на свою сторону одними посулами богатой добычи…
В этот момент я вспомнил один эпизод из истории восстания, который хорошенько подзабыл — и замер, уставившись в слюдяное окошко кают-компании, которую сейчас занимали мы с Трубецким.
— Что с тобой, царевич? — обеспокоенно спросил князь. — Не хворь приключилась?
С трудом оторвавшись от мутного вида берега, я посмотрел на него.
— Нет, Юрий Петрович, всё хорошо, просто задумался — как лучше распространить наши слухи, чтобы в них точно все поверили.
На самом деле мне действительно было плохо. Дело в том, что при Разине находился некий неизвестный, которого он представлял как спасшегося от злых бояр царевича Алексея, чудом избежавшего мученической смерти. Вроде бы после поражения восстания этого самозванца разоблачили, но сам факт говорил о том, что сидевший на Дону Разин каким-то образом был в курсе многих деталей того, что творилось в московском Кремле. Даже, наверное, этого неизвестного подобрал так, чтобы он худо-бедно был похож на умершего царевича — иначе и до разоблачения недалеко.
Над этим следовало обстоятельно подумать, а ещё лучше — не менее обстоятельно расспросить самого Разина, чтобы узнать источники его информированности.
— Это просто, — почти отмахнулся Трубецкой, не обращая внимания на мою задумчивость. — Стремянные передадут князю Прозоровскому твоё письмо, где всё и будет сказано — об ожидании у Камышинской крепости подкреплений, о намерении примерно наказать Разина за разорение Яицкого городка и за замученных стрельцов, за ограбленных купцов. Только надо так подгадать, чтобы эти гонцы появились в Астрахани незадолго до Разина, тогда лучше получится.
Я наконец смог стряхнуть с себя морок и смог мыслить относительно нормально.
— Можно послать сначала стрельцов в обычном платье… выдать их за купцов. А как станет известно, что казаки на подходе — пусть на струге заберут стременных с лагеря и привезут в город. И, думаю, Разин сразу в город не пойдет, сначала договориться попробует, а для этого ему подальше нужно быть, чтобы астраханское войско до него не добралось.
— Обычно на Четырех Буграх ждут, — сказал Трубецкой. — Это остров на море, рядом с рекой Бахтемиркой.
Я кивнул — сам вспомнил этот момент обмена послами между казаьчим атаманом и царскими воеводами Астрахани.
— Вот пусть как его послы доберутся до Астрахани, сразу же и узнают, что мы идем. Туда от Камышина плыть дней пять-шесть… накинем неделю на ожидание подкрепления — думаю, тогда у казаков будет повод поторопиться. Но и нам нужно знать о том, что они пришли и что нам поверили. Как думаешь, князь, сможем мы устроить заставы по пути от Царицына до Астрахани? Там и пригодятся татары наши.
* * *
— Царевич, ты сам начертил эту карту?
Густав Дорманн пришел ко мне вскоре после совещания с Трубецким и Поповым и сразу взял быка за рога — его очень заинтересовала нарисованная мною карта. Причем за прошедшие почти три месяца он уже сносно научился говорить на русском, и даже переводчика с собой иногда не брал — как сейчас. Я его понимал с трудом, но он произносил слова медленно, так что можно было догадаться, что именно он имел в виду.
— Да, герр Дорманн, это моя работа.
— Очень необычная сетка, — голландец ткнул в лист, который сейчас был сверху — с Камышином и Царицыным на нижнем срезе. — Я такой ещё не встречал. Слышал, что подобные методы применял француз Декарт, а господин Лейбниц из Майнца рекомендовал использовать так называемые координаты Декарта и для географических карт. Но пока к их советам не прислушались, а все карты привязаны к водным путям.
Я не был математиком, у меня даже элементарные арифметические задачи вызывали серьезные затруднения, а все расчеты мне приходилось проверять не один раз. Но некоторые вещи я просто знал — да и сложно их было не знать, обучаясь в советской школе.
Например, я знал, что если соединить на карте прямыми Москву и Казань и Казань и Астрахань, то получится прямой угол — девяносто градусов. Всё потому, что первые два города имели почти одинаковую широту —