Психолог молчит, под его ногами снова звенят бутылки.
Молчание затягивается. И тут он спохватывается.
— Задумался, прости. Так о чём ты хотела бы поговорить? Допустим, слабостей нет, желаний тайных нет, от страха быть преданной, ты избрала защиту — одиночество. Так что тогда, всё устраивает теперь?
— Да, — она ухмыляется. — Как меня может не устраивать моя жизнь, как я сама себя могу не устраивать, дурачок! А вот кто мне не нравится, так это овца Ирка!
— Ага, непринятие себя...
— Чего?
— Тебе не нравится то, какая ты.
— Я только что сказала, что мне всё нравится! Ты плохо слышишь через железяку?
Психолог цокает языком и качает головой. Икает, и вдруг чему-то радуется.
— А Анд, или как его там, это кто?
— Мой враг. Единственный достойный враг. Жить которому осталось недолго... Но скучать не буду, поверь, психир.
— А чем же ты ему не угодила, что он стал враждовать с тобой?
— Хочет мою землю, мою власть. Как и все.
— А решить всё миром не выйдет? — щурится психолог, давно уже потеряв нить разговора.
— Это война.
Изида и сама не понимает, зачем он говорит с ней.
— Ты что хочешь от меня, пси?
— Поговорить о твоих страхах, как мы и договаривались в прошлый раз, — вздыхая, напоминает он, и трёт глаза, снимая очки.
Изида задумывается.
— Ну, вообще, не хочется оставаться в этом холодном, странном мире с железными птицами, вонючими машинами, размалёванными лисицами и сморщенными старухами. Мерзость...
— Возможно поэтому ты и спасаешься творчеством... Тебя пугает старость?
— А? Я не старею, чего мне пугаться? Но немощные не должны жить... Дожил до пятидесяти, будь добр, убраться из моих земель! Потому что толку от старух никакого нет! Правильно я говорю?
— Лично я не могу согласиться. Мне пятьдесят один год. Что же мне, по твоему, умирать пора? Я и не выгляжу на свой возраст! Вот сколько ты мне дашь? — икает он.
— Я думала, медный пяточёк, тридцатник!
Изида плюётся в сторону. Слышала уже, что ноут мочить нельзя.
— Точно демон, ну! Точно! Да и пьянь ещё...
— А может и пьянь! — звучит с вызовом. — Но я могу себе в этом признаться! А ты экстрасенсов, ведьм, гадалок... Или это одно и тоже? Короче, боишься их, и слежки через экран!
— А если и боюсь, ну и что теперь? Что теперь? Они женщины, во-первых, . Это уже страшно — смерть! А, если ведьма, то она эту свою женскую суть, или через неё, не знаю, умеет получать силу и бить по тебе. Проклинать! Глупо, глупо ничего с этим не делать! От ведьм в Эзенгарде я избавилась в первую очередь, и не жалею! Маги ещё иногда мелькают, но они мужички — немощные. Один такой меня сюда и зашвырнул сдуру!
— Немощный, а упоминаешь его уже в который раз? А вот, что женщины тебе сделали, я пока ни разу не услышал.
Она хлопает голубыми глазами.
— Я женщина.
— И в этом... Эм, в этом проблема?
— Что?
— Ну... Говоришь, мол, мужчин не боишься, а женщин опасаешься. Но из-за мужчин у тебя проблемы, — терпеливо поясняет он, хотя сам уже сонно зевает, — вот и спрашиваю. Женщины тебе, что сделали?
— Так я женщина! Я. Понимаешь? Это я создаю проблемы. Другим.
— И считаешь, что раз так, то и другие женщины такие же?
— Конечно! Ты сам чего удивляешься? Из этих? Поэтому пьёшь? Я слышала, в Челябинске это нельзя...
— Нет, не из этих, — понял он или нет, но показывает Изиде кольцо на пальце. — Дочь у меня родилась, понимаешь? Шестая... А ты... Ну, сеансы пропускаешь. В общем, время выходит, Ирина. Пять тысяч переведёшь завтра. Доброй ночи.
— Да, переведёт... — отзывается Изида спокойно — её это уже не касается.
Но тут же тревожится по другому поводу:
— А... Шесть. Девочек? А деньги ты за что берёшь, я не поняла?
— За разговор, — удивляется он. — Моё время дорого стоит. А что, не согласна? Я тебе помог задуматься? Помог, — остановиться вовремя он, будучи подвыпившим, не может. — Да и сама говорила, мол, родится дочь, поздравить хочешь! Я принимаю. Ты очень хорошая... — голос его меняется, он делается серьёзным и сосредоточенным, будто трезвеет, но произносит растянуто и проникновенно: — Хорошая ты баба, Ирина. Мужика тебе надо, вот. И все проблемы твои уйдут.
Изида хмурится.
— Чтобы он меня связывал, насильно замуж тянул? Гад! — она стискивает зубы и едва ли не всхлипывает.
Глаза начинают поблёскивать.
Это всё дурацкое тело.
Да!
Психолог, который уже собирался отключиться, медлит.
— Связывал? — спрашивает насторожено и участливо. — Боже, Ирочка... Ты не рассказывала ничего такого... Тебя кто-то обидел, да?
Изида выдыхает судорожно.
— Он просто приблизил свой конец. Мне, может и нравилось... тянуть. Но он перешёл черту.
От осознания того, что совсем скоро она увидит его красные, как жгучий перец, косы, заглянёт в янтарные глаза, пронзит клинком сердце... начинает стучать в висках.
— Нравилось, что? Отношения, которые у вас были?
— У нас не было отношений. Мы враждовали. Виделись часто лишь издали... Я знала, что придётся покончить с этим, как с ведьмами и стариками...
Изида цокает и вдруг улыбается.
— Ну, с другой стороны, здесь есть одна старая с ватрушками, она мне нравится... И она так много печёт! Но насколько её рук хватит? Может быть и стоит поднять старость до шестидесяти... А?
Психолог кивает.
Кивает долго, не совсем понимая о чём она говорит, и давая себе время придумать, как бы из этого выкрутиться.
— Ватрушки, это хорошо. Если в меру... А тот, враг твой, он... Он, значит, обидел тебя. А ты что в ответ?
Она облизывает губы.
— Временно очутилась здесь. В Иришке. Ты же понимаешь о чём я, да, демон? — снова испытывает она свою догадку.
Психолог кивает, решая не спорить и снова всё не растягивать. Хочется спать.
— Но рано или поздно маски спадают... Что потом? Изменилось ли что-то, чтобы тебя больше не обидели? Или ты просто решила вычеркнуть этого человека из жизни?
— Решила убить, что это вообще значит «вычеркнуть» — мы тут что в литнетовской