– Пока нет.
– Тогда продолжим, запоминай: в космопорту на лунной базе после прохождения таможни тебя встретят. Вот фото этого человека, – он протянул мне фотографию, с которой на меня смотрел какой-то хмурый субъект, с совершенно не запоминающейся внешностью. Темные волосы, прямой нос, серые глаза – такие по городу толпами бродят. – Вот этот парень представится санитаром клиники СОМНО Петером Холечеком и спросит тебя: «Как давно вам поставили диагноз?», ты ответишь: «Еще зимой». Он спросит: «Диагноз установила профессор Янсоне?», ты ответишь: «Нет, это был профессор Шварке» – эти фразы будут паролем. Он тебя проводит в клинику, позже посадит на корабль контрабандистов. Ты можешь полностью положиться на него, если только он произнесет пароль, если же нет, значит, что-то пошло не так и тебе придется немного полежать в стационаре, до решения твоего вопроса. Операцию до и после разведшколы тебе будет делать завотделением Богуслав Пекстис, он тоже немного в курсе происходящего.
Дядя Роланд еще минут двадцать описывал мне последовательность всех моих шагов и действий в клинике, на звездолете, а затем на Олероне в разведшколе.
– Ну и самое главное, Яр, – подытожил дядя Роланд. – Рано или поздно к тебе подойдет человек, протянет вот такую зеленую пуговицу и скажет: «Мне кажется, вы очень небрежны. Это ведь вы обронили?» Ты достанешь свою пуговицу, покажешь ему и ответишь: «Вы не правы все, свое я всегда ношу с собой». Это будет твой личный связной с подпольем, все его указания надо исполнять, потому что он – это рупор подполья. Забери себе эту пуговицу и смотри не потеряй, – сказал дядя Роланд.
Я взял из его открытой ладони пуговицу в руки: тяжелая, большая, диаметром примерно как пятимарковая монета. Блестящая, зеленого цвета, с выпуклым витиеватым серебряным узором.
– Ну, наверное, пока все, мне не звони, дальше тебе по большей части придется полагаться на себя. Я хоть издали, но все равно буду за тобой приглядывать и по возможности подстраховывать.
– Спасибо, – сказал я.
Дядя Роланд испытывающе посмотрел на меня:
– Нет, Яр, не надо меня благодарить. Я тебя не в парк аттракционов пригласил. Твои бы родители не обрадовались бы, а еще мне и по шапке надавали, если бы узнали, во что я тебя втянул. Просто наступает время, и перед каждым человеком обязательно встает выбор: либо ты что-то делаешь во благо других, либо просто коптишь небо до самой смерти, как тот пескарь, который всю жизнь боялся выбраться из-под камушка, предпочитая ни во что не вмешиваться, наблюдая со стороны, какой в его пруду творится беспредел, переживая исключительно за свою шкуру. По ночам мечтая о том, что, возможно, кто-то придет и поменяет все в один миг, сделает этот мир лучше и справедливей. Так вот мы с тобой и многие другие, что рискуют своим благополучием и жизнью, и есть эти кто-то. Ладно, Яр, мне пора, держи краба, – дядя Роланд встал и протянул мне ладонь. – Удачи тебе, и береги себя.
– Спасибо, дядя Роланд! Не сомневайтесь, все будет хорошо и, честное слово, я вас не опозорю, – крепко пожал я ему руку.
– Я не сомневаюсь, – сказал он, надевая фуражку. – Все пока.
Дверь за ним закрылась, оставляя мне вопросов больше, чем ответов. Но с другой стороны, как он говорил, надо успокоиться и все вопросы решать по мере их поступления. Я взглянул на мой разобранный голографон, валяющийся на столе.
– Ну-с, парень, с тебя и начнем.
Оказывается, разбирать голографон гораздо легче, чем собирать его. Кто бы знал. «Спасибо, дядя Роланд, чувствую, и в будущем ты меня без работы не оставишь». Чертыхаясь и матерясь, я через полчаса собрал его, но, как всегда, оказалось, что одна малюсенькая деталька, совсем кроха, оказалась лишней, валяясь на моем столе, она, глядя мне в лицо, нагло и ехидно ухмылялась – вот же сука. Поэтому я снова разобрал голографон и, уже окончательно озверевая, теряя последние остатки терпения, наконец собрал этот чертов прибор. Включил. Вроде работает. Я с уважением посмотрел на себя в зеркало. Сейчас я себя почувствовал почти что Кулибиным, собранный мной голографон функционировал и этим чуть-чуть поднял мою уже упавшую ниже плинтуса самооценку.
Так, ну а теперь придется выполнять первое задание, данное мне подпольем, – составить сообщение горгоне, в миру зовущейся Кейшей Суареш. Видит бог, как мне этого не хочется делать. Но, помня о том, что работа подпольщика – это адский и не всегда приятный труд, я взъерошил волосы, напустил на себя глуповато-тоскливый вид. Что еще… Ах да, глаз нужно сделать влажный. Глянул на себя в зеркало. Ну, как-то так. Вот почему тестостерон, гормоны ну и прочая хрень заставляет организм мужчины думать не тем местом, откуда в свое время всплыл закон всемирного тяготения, таблица Менделеева ну или еще что-нибудь в этом роде, то есть соображает мужчина совсем не той головой, находясь фактически в плену, под воздействием всей этой дури. Организм толкает мужчину совершать всевозможные необдуманные поступки.
Меня, например, они, в смысле тестостерон и гормоны, кинули в объятия Кейши, а расплачивается за спонтанный секс не организм, а сам мужчина как личность. Потом, после секса, не всегда, надо заметить, хорошего, все, как правило, показывают на несчастного мужчину пальцем, улюлюкают при этом: «Вы посмотрите на него, какой он подлец, добился благосклонности бедной девушки, набаловался и бросил ее».
«А при чем здесь сам мужчина?» – я вас спрашиваю. Он ведь сам жертва. На тот момент, когда все происходило по обоюдному согласию, заметьте, оба были очень не против. Так что мужчина есть лицо потерпевшее, как сказано в Евангелии: «Ибо не ведал он, что творил». Его организм хотел просто банального секса, без обязательств, чтобы произошел наконец выброс злосчастного, мешающего жить, помутняющего разум тестостерона, а не длительных отношений с ухаживаниями, с постоянными задабриваниями своей вечно чем-то недовольной партнерши и клятвами вечной любви. А какая сволочь, если не сказать больше, придумала эту фразу: «Теперь, как честный человек, он обязан на ней жениться». Я готов на что угодно биться об заклад, что автором этого псевдогениального высказывания был явно не мужчина.
«Дорогая Кейша…» – начал я свою запись. Какая на хрен «дорогая», тут же одернул я себя. «Любимая»? – ну уж нет. Никакая она мне не любимая. А как? Здесь вообще надо придумать другой эпитет, что-то такое нейтральное. Может, заинька моя или рыбонька, я бы, конечно, сказал: «Аллигатор мой» – этот ласковый эпитет, по моему мнению, был бы наиболее близким к истине, но боюсь, не поймет.
«Милая Кейша», – вот так хорошо вроде, ласково, но и не к чему не обязывает. «Милая Кейша, к сожалению, в ближайшее время мы с тобой не сможем увидеться, – продолжил я, весь потея от натуги. – По долгу службы мне придется задержаться на земле, но я без тебя буду сильно скучать. До встречи».
Голографон тихонько вякнул. Сообщение ушло. Ну, кажется, получилось достаточно убедительно. В конце я даже чуть не пустил скупую мужскую слезу. Мне «Оскар» надо давать, а не в клинику класть.
На Луну я вылетал из того же аэропорта, где меня всего несколько дней тому назад приняли два сотрудника СД, только терминал был другой. Чартерный шаттл, которой летел на лунную базу СТК 3, был убит «вусмерть», увидев его потрепанные бока, с которых лоскутами слезала алая краска, и проржавевшие корпуса, прикрывавшие дюзы двигателей, мне стало как-то не хорошо, я начал сильно сомневаться в том, что долечу до клиники на Луне в добром здравии. И, по-видимому, по прилете на Луну, если он, конечно, состоится, мне все-таки на самом деле понадобится врач. Красивая, ухоженная, похожая на куклу блондинка-стюардесса в кипенно-белой накрахмаленной блузке и голубой короткой юбке, встретившая меня возле открытого люка-входа в шаттл, как-то совсем не вязалась с той рухлядью, на которой мне предстояло совершить полет. Улыбаясь белоснежной улыбкой и сверкая