Алехандро осекся — идеи насчет поголовного «раскулачивания» латифундистов «хефе» воспринял с нескрываемым энтузиазмом. В принципе все просто — объявить всю землю «всенародным достоянием», оговорить нормы наделов по провинциям и передать в руки собственно крестьян, без права купли-продажи, но с полным неотчуждаемым правом «вечной» аренды одной семьей. То есть распространить парагвайские порядки, похожие на фермерство, на соседние страны — Аргентину и Уругвай. И моментально обрушилась лавина роботы — Мартинес принялся составлять программные документы, писал листовки, составлял инструкции по работе с пленными. К своему удивлению обнаружил под рукой помощников, и не только в большом числе, но и хорошо подготовленных и, безусловно преданным режиму Лопесов. То, что историки называли «чудовищной по своим зверствам», коррумпированной насквозь «зловещей тайной полицией», оказалось совсем иным органом, скорее похожим на обычных правоохранителей, причем совершенно неподкупных, что удивительно — в отличие от всех стран Латинской Америки явление широкомасштабной коррупции, этого разлагающего все и вся явления, в Парагвае не было как такового. Выборная власть на местах контролировалась «снизу», а вот «сверху» самим Лопесом.
Да и не может быть коррупции в стране, где фактически нет обычной преступности, если не считать крайне редкой «бытовухи», куда без нее. Там где слово за слово, да еще под стаканчик каньи за мачете хвататься будут, а оно у каждого на поясе. Таких «буйных» практически извели еще иезуиты, и подкупить судей не удавалось — судили ведь сами жители. Да и казнокрадства нет, со счетами в зарубежных банках — тут простой вопрос задан будет — «сеньор, а откуда у вас деньги, чтобы делать дорогие покупки». И все — вот это все прекрасно понимают, еще со времен «Доктора Франсии». Да и золота с серебром нет в обороте, исключительно бумажные реалы мелкого номинала, да медная монета, все держится исключительно на доверии. Как сказал бы любой европейский делец — «край непуганых идиотов, которых ограбить легче, чем украсть у слепого лепешку».
И вот по таким селениям и отправляли на дальнейшее излечение солдат, взятых в плен. Впрочем, аргентинцев считали обманутыми Митре, так и было на самом деле. И уже поступала информация, что посмотрев на парагвайские порядки, и прикинув, что в стране нет привычных латифундий, многие не просто задумались, а стали посматривать на мачете. И не только солдаты, даже до младших офицеров, призванных на войну, стало доходить, что политики Буэнос-Айреса их цинично использовали, и «развели как последних лохов», как любили приговаривать русские друзья насчет собственных олигархов. Вот таким идея «раскулачивания» зашла на «ура» — многие начали роптать и требовать похода на Буэнос-Айрес, а заодно пустить под «нож», или с учетом местных реалий, мачете поголовно всех латифундистов и банкиров, что поддержали Митре в развязывании войны с Парагваем. И такое воинство стали сколачивать в провинции Энтре-Риос — генерал Уркис решил снова побороться с Буэнос-Айресом, и набрал в свою армию уже больше десяти тысяч ополченцев. И не он один такой — в ряде провинций стали делать тоже самое, и судя по всему ситуация в стране стремительно накаляется, ведь правительство на мирные переговоры еще не пошло, а на подавление недовольства отправляет карательные отряды. Но то по инерции, вроде как покурить на бочке с порохом, позже, когда «дойдет», уже полыхнет гражданская война, которая неизбежно примет социально-классовый характер.
К пленным уругвайцам отнеслись строго — в большинстве своем в четырех батальонах их «армии» набраны исключительно сторонники партии Колорадо, «алые», убежденные сторонники войны на стороне Бразилии. Хотя принудительно набранные «бланкос» тоже нашлись, в коннице, и много, где-то каждый пятый. Ведь в полках началось дезертирство еще до начала войны, а именно фермеры пострадали больше всего от бразильской оккупации — тем конкуренты были ни к чему.
Но больше всего удивили бразильцы — сами негры, узнав о дарованной парагвайцами свободе, были потрясены до глубины души, особенно когда узнали, что сам Лопес желает полного запрета рабства в Бразильской империи. К тому же на его сторону перешло много республиканцев, каковых в империи хватало с избытком, и «давили» их со всем ожесточением роялистов к революционерам. К тому же всем было разъяснено, что войну начал именно император и поддерживающая его придворная аристократия, и захват Уругвая тому подтверждение. И здесь Лопес сделал гениальный ход, выведя войска из штата Мату-Гросу передал там всю власть республиканцам, созданному из эмигрантов «правительству в изгнании», и объявил, что ни дюйма бразильской территории по итогам войны Парагвай не получит, так как этого совершенно не желает, и в том клянется. С этого момента симпатии пленных солдат и младших офицеров однозначно стали «парагвайскими» — «природный социализм» взял свое.
Теперь этот штат станет для империи полностью «проблемным», и его придется не «освобождать», а скорее «завоевывать», потому что в самом скором времени там будет объявлена республика. А ведь это самый настоящий мятеж, или революция, тут как посмотреть…
— Алехандро, вот твой мате. А что мне сегодня писать вечером и ночью? Ты будешь мне диктовать, или я с экрана стану переписывать?
В комнату вошла старшая дочь Лопеса, поставила на столик мате и внимательно на него посмотрела, чуть облизав кончиком языка алые припухлые губы. В простом, но нарядном домашнем платье, выгодно показывающем прелесть фигурки и смуглой кожи, девушка показалась ему необычайно красивой — за лето расцвела еще больше, стала женственной, мягкой и теплой, в глазах нежность и забота. Именно в таком возрасте парагвайки выходят замуж, под жарким южным небом счет времени для них совсем другой. Его к ней тянуло неимоверно, но Алехандро себя сдерживал как только мог. Аделина и так ему во всем помогала, деятельней помощника и найти было нельзя — он мог спать, а она всю ночь усердно переписывала текст со светящегося экрана. Но он взрослый мужчина, ему постоянно требуется женщина, а тут наступил самый настоящий «пост» — убирались и стелили постель пожилые матроны, юные и податливые служанки исчезли, и как он понял по недомолвкам, по приказу самого Лопеса. Зато Аделина прямо засветилась от счастья, узнала, что ему никто не «греет» постель — раньше она смотрела на женщин с нескрываемой ревностью, дай мачете — зарежет. Да и Линч вела себя предельно странно — вопреки царившим нравам постоянно оставляла девушки с ним наедине, что недопустимо. Но тут вроде как работа на благо страны и стремление все сохранить в тайне.
Но