– Мистер Кингсли хотел, чтобы вы присоединились к нему за ужином ровно в шесть часов.
Вероятно, она подразумевает, что опоздание станет смертным грехом.
Когда женщина уходит, я возвращаюсь в кровать, крича ругательства, которые не осмеливаюсь произнести в лицо тирану. Прошло уже три недели, а я так и не покинула этой комнаты. Поначалу я чувствовала себя слишком подавленной, эмоционально и физически истощенной, чтобы заниматься чем-то, кроме самого необходимого: спать, есть, принимать душ – и так по кругу. Спустя семь дней после моего прибытия в этот дом, заботливый доктор решил, что я достаточно оправилась от болезни. Тогда я решила, что настало время для беседы, которую мы с Грэйсином намеревались провести, или же для моего отъезда.
Как же я ошибалась!
Как только доктор ушел, я приняла душ, надела одежду, которую мне предоставили, и уже собиралась уходить, но дверь оказалась заперта. Кажется, дверь оставалась запертой все три недели, а открывалась только женщиной, приносившей еду. Я знала лишь ее имя – Мари. Все это время она ни разу не ответила на мои вопросы, а только отдавала приказы.
Кажется, Грэйсин осведомлен о моем физическом и психологическом состоянии, но не приходит навестить меня. Хотя я не хочу его видеть, пусть он катится ко всем чертям. Ему придется умереть от голода, прежде чем Мари получит ответ, что я с радостью присоединюсь к нему за ужином.
Часы бьют четыре, затем пять, потом шесть, и с каждым ударом секундной стрелки мое беспокойство только нарастает. Телевизор, который он поставил в моей комнате, ненадолго отвлекает меня от тревожных мыслей, но потом я снова смотрю на часы. Проходит еще десять минут, затем двадцать, и наконец, в половине первого, замок на моей двери щелкает. Однако, вопреки моим ожиданиям, за ней оказывается не Мари, а Грэйсин.
– Я думаю, что единственная причина, по которой ты отказалась от ужина, – это то, что ты все еще слишком расстроена, чтобы спускаться, – говорит он, прислонившись к двери. – Жаль, что ты ничего не сказала, я бы поднялся раньше, мышонок.
Напоминание о тюрьме и о том, что там произошло между нами, – это уже слишком.
– Не называй меня так! – восклицаю я, вскакивая на ноги. – Я чувствую себя хорошо, доктор сказал, что ожоги зажили. Тебе больше не нужно держать меня здесь взаперти!
Он смотрит на меня с таким выражением лица, будто не до конца понимает ход моих мыслей, но изо всех сил старается разобраться. Мне это не нравится, и я хочу, чтобы он перестал так пристально меня разглядывать.
– Если я поужинаю с тобой, ты разрешишь мне уйти?
– Если ты придешь, то я подумаю над этим вопросом, – отвечает он.
Я обвожу взглядом комнату, ощущая, как мне ненавистны эти четыре стены, и осознаю, что его ответ – это все, чего я могу добиться. Мы оба понимаем, что он заключает сделки лишь для того, чтобы добиться желаемого и сразу же отказаться от них. Однако у меня нет другого выбора, и я смогу хотя бы спуститься вниз на своих условиях.
Грэйсин жестом приглашает меня выйти в коридор, и в глубине души я испытываю страх перед тем, что мне предстоит увидеть. Я неуверенно переступаю порог, и от удивления у меня едва не открывается рот. По обеим сторонам идеально продуманного коридора располагаются десятки дверей – это не дом, а гребанный особняк.
Тогда возникает вопрос: как человек, который может позволить себе купить такой роскошный особняк, оказался в тюрьме? Вспоминая Сэла, я вздрагиваю и понимаю, что, возможно, не хочу знать ответ на этот вопрос. Мне просто необходимо как можно скорее покинуть это место.
Когда Грэйсин кладет руку мне на плечо, я непроизвольно отшатываюсь. После той ночи с Дэнни и его компанией прикосновения даются мне с трудом. Возможно, Грэйсин понимает это, потому что больше не пытается прикоснуться ко мне.
– Сюда, – просто говорит он, когда нам нужно повернуть за угол или пройти через очередной дверной проем.
Я растираю место на руке, где она соприкасалась с его ладонью, и стараюсь не думать о том, к каким еще местам на моем теле прикасались его руки. Он ведет меня в уютную столовую с видом на сад, тот поражает разнообразием красок. Это так не похоже на холодные и серые оттенки Мичигана. Удивительно, как можно не замечать, что сильно скучаешь по чему-то, пока не осознаешь, что больше этого не увидишь. Никогда бы не подумала, что буду скучать по снегу, но сейчас мне его очень не хватает.
Грэйсин без лишних слов предлагает мне сесть за стол, а Мари с легкой тенью недовольства на лице расставляет передо мной тарелки с едой.
– Что-нибудь еще, мистер Кингсли? – спрашивает она Грэйсина.
– Благодарю, это все. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили.
После нескольких недель больничной пищи я наслаждаюсь этим разнообразием блюд и не могу сдержать аппетит. Я стараюсь не разговаривать с Грэйсином, набивая рот стейком и салатом, однако его это не беспокоит. Он не ест, а просто наблюдает за мной с любопытством на лице.
– Почему ты им ничего не сказала? – интересуется он, когда я наконец доедаю свою порцию.
Я протягиваю руку за добавкой, но все мое внимание забирает мужчина, сидящий напротив меня. Возможно, стиль его одежды изменился, но атмосфера жестокости осталась прежней. Он – олицетворение насилия, скрытое под привлекательной оболочкой. Опасность, рожденная для того, чтобы сиять. Только вместо тюремной робы на нем надет костюм от Армани, а на руке – часы Ролекс. Деньги – это не только власть, но и опасное оружие в руках этого человека.
– Они бы только быстрее расправились со мной, – говорю я ему, откусывая кусочек еще одного стейка.
– Некоторые люди хотели бы умереть быстрее, – говорит он.
– Некоторые люди еще и очень трусливы!
– Думаю, мы оба понимаем, что ты не робкого десятка, – с усмешкой говорит он, чем немало меня удивляет.
– Ты собираешься рассказать мне, кто они такие? Я считаю, что ты должен мне хотя бы это.
Он откидывается на спинку стула, расставляет ноги и кладет руки на бедра. В этой позе он и правда похож на короля.
– Тебе рискованно знать больше, чем ты уже знаешь.
Но вот веревка, кровь и мой убитый ребенок могли бы сказать совсем иное.
– Я