Московская монашеская традиция (XIV–XVII вв.)
Остается только понять истоки появления самого прп. Сергия, потому что, судя по всему, Владимиро‐Суздальская и Московская Русь, в ее самый ранний период в XII — начале XIII в., стала закладывать свой, самобытный, фундамент церковной жизни, безусловно, повлиявший на духовное становление преподобного. Отметим это явление как любовь к книжности. Неслучайно же в житии, написанном Епифанием Премудрым, столь большое место уделяется обстоятельствам духовного просвещения юного Варфоломея. Что принесло книжное просвещение прп. Сергию? Чтение текста его жития заставляет нас склониться к мысли об укорененности его в библейской традиции, включающей непрерывное время Ветхого и Нового Заветов. То, что в XI в. митрополит Иларион так ясно обозначил в своем «Слове законе и благодати». В прп. Сергии самых юных лет заметно это непреклонное следование Закону, заключающемуся в подлинном и глубоком единении человека с Богом. Прп. Сергий в своих сокровенных молитвах, умудренный ветхозаветным пророческим опытом сокровенного единения человека с Богом, — когда пророк говорит с Творцом, слышит Его указания, и хотя не лицом к лицу стоит перед Ним, но именно стоит перед Ним и имеет с Ним словестное общение, — просит Создателя лишь об этом общении, единстве, единении. Ничего в жизни ему больше не надо. Просто и категорично. Для прп. Сергия словно уже не существует второй заповеди — о любви к ближнему; ему нужен для подлинного общения только Бог, и в этой категоричности и заключено все зерно его нового монашеского устроения. Когда Сергий выдерживает это состояние одиночества «без людей», общаясь лишь с Богом (и хотя ему не было еще тридцати лет, но он в результате «умудрен, как столетний человек», как говорит житие), тогда ему Господь и открывает путь «новозаветного служения» — служения ближним и благословляет его на путь создания общежительного монастыря, образа для всех других обителей. Пустынножительство, самое суровое и самое бескомпромиссное, стало лишь формой воплощения в жизнь этой внутренней потребности находиться в единстве с Богом. Именно этого сугубого одиночества, отрешенности от всех внешних привязанностей, и не выдерживает его старший брат Стефан, который уходит из недавно созданной пустыни. При том, что Стефан был и постником, и молитвенником, и аскетом, ищущим подвигов духовных, но духовная высота «одиночества» младшего брата была такова, что выдержать ее не было никаких сил. Это напоминало то, с какой «решимостью» потом, в XIX в. молился на камне в том же состоянии «одиночества» другой великий святой — прп. Серафим Саровский.
Откуда, спрашивается, пришло к прп. Сергию это тяготение к библейским корням, благодаря чему русское монашество получило метаисторическую укорененность? Можно предположить, что такой опыт мог появиться в народе только после столетия великих испытаний, монголо‐татарского ига, когда все — и богатые и бедные, знатные и незнатные — почувствовали свое сиротство на земле, свое недостаточное, чтобы быть единым народом, единство. Жажда этнического единства, жажда стать одним народом и породила в результате два равновеликих по силе процесса: духовный (который выбрал прп. Сергий) и материальный, который заставил всех славян Руси собраться в одно народное тело, в один русский народ. Но центробежному и центростремительному движениям надо было объединиться, чтобы случилось чудо рождения нового народа. Вот почему прошло еще целое столетие, прежде чем народ родился. Зачатие русского народа произошло в XIV в., а родился он в XV столетии.
И если преподобные отцы Киево‐Печерские Антоний и Феодосий устраивают пещерную монастырскую жизнь как прообраз долгого исторического пути Русской Православной Церкви, то преподобный Сергий разворачивает другую перспективу — отшельническую, пустынножительную монастырскую жизнь во всей ее полноте и глубине. А это уже был другой образ, связанный с 40‐дневным постом Господа Иисуса Христа, как и с пустынножительством Иоанна Крестителя и Предтечи Господня. И «пещера» и «пустыня» — это те события, которые предшествуют Воскресению Христову. Но только первое — это самый канун Воскресения, а второе — канун общественного служения Христа. То есть разные цели у того и другого; одно рассчитано на одного человека, другое — на множество людей. Поэтому образ пещерного монастыря являет собой сбор жатвы, урожая, а образ пустыни — это сеяние, уход за растениями и ожидание урожая в перспективе. Таким образом, только с прп. Сергия русское монашество обретает целеполагание, рассчитанное на апостольскую, просветительскую деятельность, рассчитанную на долгий исторический срок и на участие в нем всего народа.
Прп. Сергий разворачивает перед русским монашеством именно полнокровный механизм существования монастырской жизнедеятельности, позволяющий охватить все стороны русской жизни, а не только монашеские. Речь идет о нескольких направлениях, в рамках которых можно рассматривать «сергиеву традицию»: 1) церковно‐монастырское направление, главная цель для прп. Сергия; создание монастырей строгой жизни, способных принять человека из любого сословия; 2) миссионерское окормление монастырями народа Божия, что на деле уже через столетие после кончины прп. Сергия, позволило появиться новой этнической общности — русскому народу, для которого этничность стала обязательно сопрягаться с его религиозной принадлежностью — православием; 3) забота о государстве, направленная на духовное единение его, что нашло выражение в процессе