Оттаял он только, когда Настя в доме появилась.
Тонкая, худенькая, совсем молоденькая. Она смотрела на отца так, что всем вокруг больно становилось. И дышать тяжело. Не верилось, что так любить можно.
Просрать такое — надо уметь.
Отец сумел.
Так что нехер мне теперь тут строить из себя праведника!
— Еще раз скажу, — я твердо смотрю в глаза отца, подаюсь вперед, кладу локти на колени, — и больше повторять не буду. Это. Моё. Дело. Не лезь.
Отец смотрит на меня пару секнуд, выискивая признаки слабости, не находит и бессильно откидывается на стуле.
— Блять… Саша… Ну вот зачем? Она же… Она же Суреновская дочь. Ты же знаешь, что будут пробоемы… Почему именно она?
Не комментирую.
На этот вопрос у меня нет ответа даже самому себе…
___________________________________
Мои хорошие, скидка 35% на мой безусловный бестселлер НУ ПРИВЕТ, ЗАУЧКА... (https:// /shrt/rnqr)
Книга стоит всего 116 рублей... И как там горячо!!! Герой не менее бесячий, чем Сандрик) Так что, велкам!
Глава 48. Сандр
Вообще, с самого детства у меня не было такого, чтоб не нашелся ответ на какой-либо вопрос, касающийся конкретно моей мотивации.
Я всегда четко знал, что делаю, для чего и какие будут последствия моих действий. Наверно, еще с детского сада. Или даже с того момента, как начал себя осознавать.
В моем мире никогда не случалось ничего необъяснимого.
Даже смерть мамы, хоть она и была неожиданной. Она для всех нас была неожиданной. Ничего не предвещало беды, когда мама отправлялась с первыми схватками в роддом. Мы с отцом ждали домой ее и брата.
Вернулся только брат.
Так что да, смерть была неожиданной. Но вполне объяснимой.
Мама называла меня “Мой мальчик-индиго”, твердо уверенная в том, что я — гений. Математический, компьютерный, спортивный. Короче говоря, куда бы меня ни запихивали, что бы ни предлагали делать, везде я схватывал все с первых слов. И неизменно добивался лучших из возможных результатов.
Смерть мамы я смог объяснить. Сначала себе, а потом, когда брат подрос, еще и ему. Вообще-то Саве должен был все объяснять отец, но…
Это тоже относилось к категории объяснимого и просчитываемого.
После смерти мамы отец на несколько лет ушел в жуткий штопор, едва не просрал бизнес, растерял друзей и партнеров…
Короче говоря, Насте он достался в дико плачевном состоянии.
Пожалуй, первый звоночек, что я не все могу спрогнозировать и объяснить, прозвучал именно тогда.
Я смотрел на молоденькую, едва ли на десять лет старше меня, тоненькую темноволосую девушку и решительно не понимал… Какого хера она делает рядом с отцом? Он к тому времени, знатно погуляв и оторвавшись на всю катушку в попытке забыть маму, был, на мой взгляд, вообще не тем, в кого может влюбиться такая девушка.
От его столичного лоска нихрена не осталось, общение с друзьями деда наложило свой жесткий отпечаток. Короче говоря, и внешне, и по повадкам отец был тогда быдло, хам и скот.
Любить его было не за что.
А Настя почему-то любила.
Мы с Савой — тоже были в тот момент ни разу не подарки. У меня — подростковый кризис, который заметил и проанализировал только я. У Савы — кризис трех лет. Веселое время, с которым пришлось разбираться уже Насте.
В целом, посторонней молодой красивой девушке нас не за что было любить.
А Настя любила.
Нас троих.
И это было необъяснимым.
Правда, потом, анализируя ситуацию, я решил, что Настя просто не проходит по категории реальности.
Она проходит по категории чудес.
А чудеса просто иногда случаются. Они необъяснимы.
Придя к такому выводу, я успокоился и принял все, как должное.
Второй звоночек о том, что я не все могу объяснить, прозвенел недавно.
Когда открылась дверь отцовского дома, и на пороге возник Сава в обнимку с худенькой мелкой блондиночкой.
Сава, в своей раздолбайской манере жамкал девчонку за плечи, что-то орал, как всегда, пытаясь сделать так, чтоб на него обратили как можно больше внимания… Поведение брата было объяснимо.
Мое — нет.
Потому что, когда я подошел ближе, чтоб угомонить Саву, и посмотрел на нашу гостью, о которой предупреждал отец…
Это было странное ощущение.
Сродни солнечному удару, наверно. Я никогда не испытывал на себе, но читал описание.
Нарушение пульса, потемнение в глазах, повышение температуры тела.
Все симптомы, шарахнувшие меня одновременно и в тысячекратном объеме.
Она стояла, смотрела на меня во все глаза. Маленькая такая, худая, в простой футболке и джинсах, светло-пепельные волосы были собраны в небрежный хвост.
И на шее, на самом видном месте, цвело красное пятно от железной лапы Савы. У меня таким же красным залило глаза, фотовспышкой промелькнуло перед внутренним взором: мои пальцы на этой тонкой шее, следы от них были бы четче гораздо…
Интересней.
Девчонка стояла, совершенно не подозревая, что происходит у меня в голове. Если бы хоть на мгновение увидела, то неслась бы оттуда, сверкая пятками.
Ослепленный, я дошел до отца, что-то ответил на его вопрос, не сводя взгляда с гостьи.
И думая только о том, что ее белая чувствительная кожа — слишком больше искушение.
Вечером того же дня ко мне пришла Вика, вдетая и шальная.
Я работал как раз, был сильно занят, проверяя отчеты ревизионного отдела внутренней службы безопасности, потому прозевал момент, когда она подошла слишком близко.
Развернулся к ней вместе с креслом, оценил внешний вид растраханной шлюхи, поднял взгляд на напряженное обиженное лицо. Она, кажется, опять подколола губы.
А у девчонки, дочери Сурена, отцовского приятеля, свои губы. Нежные даже на вид. А наощупь? На вкус?
— Я хочу съездить отдохнуть, — капризно заявила Вика, — к морю. Я устала.
— От чего? — я потянулся к сигаретам и зажигалке, прикурил, выдохнул дым.
— От всего! — взвизгнула Вика, и ее подколотые губы некрасиво изогнулись, окончательно потеряв форму, — от вас! От твоего брата ебанутого! От папаши! От этой дуры! От тебя! — последнее она выкрикнула так громко, что даже бокалы на столике