Как выясняется, Сантино не очень нравится фоткаться (мягко говоря), и потому на всех фотографиях он старается избежать фотки анфас. Лишь на парочке я уговариваю смотреть его в объектив вместе со мной.
В ресторане же я, будто старый алкоголик, дорываюсь до вина раньше, чем до еды. Родители не особо за нами смотрят – у них отдельный столик, где они тоже веселятся вовсю. Разные столы учеников и родителей с учителями – это лучшее, что мог придумать этот мир. Потому что так каждый может отрываться, а не выделывать из себя приличного всю ночь.
Короче, мы с Кэти словно на спор решили, кто быстрее упьется. На улице еще не успевает окончательно стемнеть, а у меня в голове уже прекрасное легкое чувство. Я тяну Сантино танцевать, но после пятого танца, когда я едва не грохнулась на пол, запутавшись в собственных ногах, он отказывается больше танцевать.
Я пытаюсь обижаться, уговаривать и даже угрожать, но он хмурится и говорит, что я в стельку и лучше бы мне просто успокоиться и сидеть. Естественно, он может не танцевать со мной, но никак не может воспрепятствовать тому, чтобы мы танцевали с Кэти. Собственно, Бред не отказывался танцевать с Кэти – просто он упился еще быстрее, чем она, и к полуночи уже спал лицом в тарелке.
Мы с Кэти дурачимся и выбражаем, как только можем. Мне приходится признать, что лучше нам все-таки сесть, когда, выбравшись в центр танцпола, подруга наступает на собственный же подол и он так трещит, что удивительно, каким манером не оторвался прямо здесь и сейчас.
К часу ночи Кэти присоединяется к Бреду – конечно, она не прямо чтобы засыпает, но уже вряд ли может веселиться на всю. Тогда я решаю, что единственный мой способ продолжить веселье – это напоить Сантино. В конце концов, разве я так часто веселюсь? А пью вообще который раз в жизни – на пальцах одной руки можно пересчитать.
Я начинаю невзначай наливать ему виски и чокаться, говоря самые идиотские тосты. Он сдержанно улыбается, но когда я предлагаю выпить за «чтоб век стоял и деньги были» (я слышала, как в детстве папа говорил этот тост, напившись со своим братом), он не выдерживает и хохочет, откинув голову назад.
– Ты пытаешься меня споить? – усмехается он, когда я напоминаю, что тост был сказан, каким бы он ни был, и за него надо выпить.
– Вовсе нет.
– Вовсе да, – веселится он, – причем очень прямо.
Но, кажется, он и сам не против. По крайней мере, мы пьем за всякую ерунду, пока не достигаем одинаковой кондиции и не принимаемся творить фигню на пару. Апогеем нашего идиотизма становится идея заняться сексом в кабинке туалета. Но вначале я прижимаю дверцей платье, и то трещит сбоку. А потом, когда мы все-таки запихиваем его внутрь, часть подола падает в унитаз и намокает.
Едва я все-таки его подбираю под себя (снимать совсем не вариант), как кто-то начинает блевать в соседней кабинке. Да уж, романтика. Финальной точкой становится то, что Сантино настолько пьян, что мы, оказывается, физиологически не сможем переспать здесь сейчас при всем желании.
Зато я выхожу с мокрым платьем. Благо я тоже напилась достаточно, чтобы меня не напрягал мой вымокший в толчке подол.
Короче, той ночью я понимаю, что нам нельзя с Рамосом одновременно упиваться в стельку, а то наши мозги начинают работать не в том русле. Должен же быть один трезвый, кто будет отвечать за адекватность нашей пары в случае чего.
К трем часам я уже замечаю, как мама танцует с чьим-то отцом. Она такая не одна – все родители расхватали партнеров друг друга, словно так упились, что не смогли вспомнить, с кем пришли, и взяли то, что плохо лежит. Короче, они танцуют, мы веселимся. Некоторые, типа Бреда, спят, но большинство досиживают до рассвета.
Встретив его наконец, можем с чистой совестью отправляться домой. Я решаю, что выпускной определенно прошел удачно, и как бы ни болела голова у меня на следующий (уже этот) день, оно определенно того стоило.
Говорят, выпускной бывает единожды в жизни и отметить его надо так, чтобы запомнился. Что ж, могу с уверенностью сказать – он мне отлично запомнился.
3
Июль становится одновременно самым беззаботным и самым напряженным месяцем лета. Напряженным по одной-единственной причине. Я подаю документы в вузы, в которых хотела бы учиться (больше всего в Колумбийском, конечно же), и томлюсь в ожидании ответа.
Беззаботный же по многим причинам. Во-первых, я узнаю результаты всех своих экзаменов (и они приятно изумляют даже меня). Школы уже тоже больше нет, и я становлюсь свободной 24/7. У Сантино тоже наконец оканчиваются с началом месяца исправительные работы, и никогда мы еще не проводили столько времени вместе, как в июле.
Мы встречаемся с утра и прощаемся лишь поздней ночью. А в середине июля Сантино решает и эту проблему – он изловчается залезать ко мне в комнату через дерево, и главной задачей остается скрывать его ночное присутствие в доме от мамы. Конечно, когда мы в доме втроем, пусть и ночью, мы ничего такого не делаем. Но кто бы мог подумать, что просто засыпать, прижавшись к его горячему телу, такое удовольствие.
Но еще большее удовольствие – просыпаться раньше и наблюдать за тем, как он спит. Такой спокойный, такой умиротворенный. Хочется его затискать, как плюшевого мишку.
Мы часто бываем на озере и прочих таких развлечениях, но когда Кэти с Бредом предлагают мне взять Сантино и поехать с ними на выходные в Портленд (мол, путешествие перед взрослой жизнью), я тактично отказываюсь. Поездка – это деньги. И если за Кэти платит Бред, то ни у меня после выпускного, ни тем более у Сантино лишних денег нет. Рамосу я даже не говорю об этом их предложении – какой смысл?
Отчасти я даже рада, что есть повод отказаться: не хочу ни с кем делить это время. Хочу только растворяться в Сантино, сама, одна-единственная. Кажется, он полностью разделяет мои желания.
Как-то к концу месяца он умудряется уговорить мою