Понемногу толпа расходилась. Чего глазеть на неподвижное истерзанное тело? Только мальчишки кружили рядом, подбегали к помосту вплотную и пытались угадать, мертв я или жив.
— Да сдох он! Вон, даже не дергается! И глаза закрыты! — утверждал один.
— И что, глаза закрыты? — не соглашался второй. — Ты когда спишь, тоже с закрытыми глазами!
— Угу! Когда меня отец порет, я потом всю ночь уснуть не могу. А он взял и уснул.
— Так дышит же! Вон, видно, что дышит.
— Помер! Помер! А ты дурак!
— Сам слеподырый межеумок!
Запекшиеся потеки крови выглядели так, словно мне на спину накинули темно-красный короткий плащ. И выглядело это совсем не страшно. Попросту не верилось, что это плоть живого человека.
Я не хотел возвращаться туда. Я сбежал еще на десятом ударе, и каково там сейчас, после пятидесяти, знать не хотелось. Но вернуться надо. Почему-то я чувствовал, что связь души с телом истончается с каждым мигом и вскоре исчезнет вовсе. Тогда я и умру.
Вдох. И мучительная боль пронизала меня с головы до ног. Я выгнулся дугой в беззвучном крике! Горло охрипло от криков и могло лишь едва слышно сипеть.
— Я ж говорил! Живой он!
Хотелось убить себя, чтобы больше не чувствовать этой боли. Или снова сбежать из тела. Пусть оно уже подохнет. Зачем растягивать страдания? Я начал было говорить заветные слова, но остановился.
А почему умирать должен я? Это ведь не моя вина! Да, я зря взялся за работу золотарей. Но госпожа Бриэль и торговец шерстью… Почему они должны остаться в живых после того, как оклеветали меня? Почему я должен умереть, а они жить? Это ведь нечестно! Не по заветам древа Сфирры!
Я сжал пересохшие губы и попытался наскрести хоть немного слюны. Горела спина, горели плечи, горело нутро и горел мой рот, будто я не пил целый месяц. Боль… она не ушла, но ее можно было вытерпеть, ведь плеть больше не секла мое тело.
— Воды, — просипел я.
Только никто меня не услышал. Мальчишки все еще бранились меж собой, стражники стояли поодаль и обсуждали смазливую бабенку, прошедшую мимо них.
— Воды!
Солнце сегодня катилось по небу невыносимо медленно. Время от времени я разнимал слипшиеся ресницы и смотрел, долго ли до заката. И всякий раз казалось, что долго. Иногда я впадал в беспамятство. Видимо, потому я не заметил, как к столбу подошли стражники и обрезали веревку, лишь резко вспыхнувшая боль от падения заставила меня очнуться.
— Глянь, еще живой. И куда его? — спросил один стражник.
— Куда? Пусть лежит. Коли за ночь помрет, так с утра могильщики подберут.
Они ушли. А я остался лежать, пытаясь пошевелить пальцами. Рук я вовсе не чувствовал, будто их отрезали. Глазами вижу, что целые, а сам их не слышу и двинуть не могу.
Вечером на Веселой площади делать было нечего, и людей тут почти не осталось. Я лежал и думал лишь о том, как бы напиться воды и оживут ли руки. Но жажда мучила сильнее, чем страх остаться калекой.
— Воды, — снова выдохнул я из последних сил. — Воды…
И вдруг мне на лицо полилась холодная свежая вода. Я повернул голову и принялся глотать ее, захлебываясь и задыхаясь от невиданного прежде удовольствия. Какое, оказывается, счастье — просто пить! Вскоре поток иссяк. Хотя я выпил немало, хотелось еще и еще!
Может, из-за ледяной воды или еще почему, но мне стало холодно. Невыносимо холодно, а ведь совсем недавно я изнывал от жары. Меня зверски заколотило, и эта дрожь снова пробудила едва затихшую боль. А еще закололо в руках, значит, они понемногу оживали.
— Тсс, тихо! Не стони! — сказал кто-то.
Мои зубы стучали друг об друга, тело тряслось от холода. Неужто уже пришла зима? Ведь только что была осень. Лютый мороз пробирал меня до костей. А что же я делал после порки столько времени? Вроде бы я тонул, вернулся в родную деревню, а там снова страда… И свадьба с какой-то девкой. Я думал, что это Мира, а когда она повернулась, я увидел костлявую старуху, которая тянула ко мне свои руки. Тогда я закричал, что свадьбе не бывать, а она всё смеялась и смеялась…
— Да тихо ты!
С трудом я открыл глаза и увидел своего благодетеля. Не ожидал, что это будет он.
— Лиор, ты ведь так и так помрешь, — прошептал Воробей, склонившись надо мной, — а на пороге смерти люди не врут. Скажи, ты ведь не все монеты таскал с собой? Кое-что припрятал? Должен был припрятать! Я ведь тебя уже поучил уму-разуму. Всякий бы догадался. Ну как? Есть у тебя еще деньги?
Разум мой мутился. Я плохо понимал, о чем он ведет речь. Какие монеты? Он же их украл… Я за ним погнался, споткнулся и ударился об столб. Вот почему болит все тело! Он хочет украсть и остальные? Но ведь они лежат под бочкой с квашеной капустой, что в сеннике. А сенник сгорел вместе с отчимом и мамой… Как же я их оплакивал?
— Ты чего ревешь? Больно? Скоро пройдет. И твоя душа взлетит на ветви Сфирры.
Древо Сфирры… Огромное! Молчаливое! Белоствольное, без единого пятнышка. Оно нависло надо мной, протянув длинные ветви над всем миром.
— Лиор!
Кто-то с силой потряс меня. Я снова застонал. Больно!
— Эй, я ведь тебя предупреждал! Ты сам не ушел. Не надо держать на меня зла! Скажи, есть ли у тебя монеты? Где ты их спрятал?
Эта боль ненадолго отрезвила меня. Воробей! Он хочет заполучить мой схрон! Сначала я смог припомнить лишь тот, что я сделал близ деревни, но вскоре всплыл и недавний, в городской стене.
— Есть! — прошептал я, чувствуя резь в горле. — С-спрятал.
— Отлично! Скажи, где. Тебе после смерти они не понадобятся,