Я вернулся обратно на холм, накидал еловых веток под куст, завернулся в оставленное одеяло и спокойно уснул. Поутру же отправился в город, ведь там у меня тоже остались долги.
Глава 20
На этот раз на воротах стояли другие стражники. Они едва удостоили меня взглядом, видно же, что деревенский простофиля и при этом не совсем босяк, вон, даже одеяло тащит.
А я понемногу начинал осознавать, что натворил. Я сжег свой дом. Поджигателей всегда вешают! Но ведь я никого не убил? Торговцу шерстью я тоже хотел отомстить и поплатился собственной шкурой. А вдруг Харт скажет, что это был я? Вдруг они меня отыщут в городе?
Недавняя радость быстро сменилась страхом.
И зачем я это сделал? Ну, забрали дом и ладно! Я ведь знал, что так будет. Кто я такой, чтобы лезть поперек старосты и Верида? Крыса? Это даже не смешно! Разве крыса может загрызть собаку? Или волка? Или медведя? Из меня даже новус не получился толковый. Нет, надо забиться в нору и больше не высовываться.
Я оглянулся и понял, что нахожусь близ Сфирровой площади. Высоченное белокорое дерево стояло недвижно, лишь далекие ветви покачивались на ветру. Оно словно укоряло меня, подавляло величием и чистотой. Кто я пред ним? Букашка. К тому же запачканная букашка, мерзкая и ничтожная.
Кто-то толкнул меня в плечо, и я по привычке схватился за грудь, проверяя, на месте ли мешочек с серебром.
— Уйди с дороги! — рявкнул мужик и отшвырнул меня в сторону.
Я поспешил отойти подальше. Это ведь тот же город, где меня месяц назад высекли. После пятидесяти плетей и парни покрепче не всегда выживают. А что, если меня заметят? Что, если узнают? Несмотря на теплые шерстяные вещи, меня охватил озноб. Я не стал выходить на саму площадь и направился к сиротскому дому.
Лишь прикрыв за собой дверь, я сумел выдохнуть и успокоиться.
— Снова приперся? — раздался мерзкий голосок Пятки.
— Я дал Воробью всё, что обещал, — ответил я и вгляделся в полумрак комнаты.
Девчонка сидела в своем углу одна, остальные еще не вернулись с ежедневного промысла. Я не особо удивился: плакальщицы обычно выходили под вечер, когда люди шли после трудов домой или покидали кабаки.
— И что? Долг вернул, так теперь новый наедать будешь? Мы не кроты, задаром не кормим!
Кротами здесь называли хранителей корней. Иногда мне казалось, что окаянники нарочно придумывали замены для обычных слов: чтоб никто их не понимал. Не древо Сфирры, а коряга или белая коряга, не хранители корней, а кроты, не виселица, а вдова на деревянной ноге… Поначалу я не всегда догадывался, о чем говорили ребята, но понемногу привык. За месяц, что валялся без сил, чего только не наслушался.
— У меня есть деньги, — буркнул я.
— Чернушки или блестяшки? На зиму хватит? А кры́то кому платить будешь?
Чернушки — медные монеты, блестяшки — серебряные. Но почему я вообще должен кому-то платить крыто? Я же не ворую и не выпрашиваю милостыню. Я так и спросил у Пятки.
— Спишь под нашей крышей, а крыто платить не хочешь?
Девчонка вышла из угла, и я увидел, что ей неслабо досталось в последние дни. Она могла шевелить лишь правым уголком рта, слева у нее всё было разбито, глаз полностью заплыл, а еще она странно придерживала левую руку. Неужто сломала?
— Думаешь, почему нас не выгнали? Почему не отобрали дом? Почему дают жить самим вот так легко? — зарычала она на меня. — Мы даем крыто Угрю, Смазлу и Вдове. Другие знаешь как живут? Не знаешь! Если б не Воробей, мы бы давно сдохли! Слюнтяй бесхребетный! Всякий раз тащит в дом какую-то дрянь!
Я и впрямь не задумывался, почему под одной крышей собрались и попрошайки, и плакальщицы, и воришки. Судя по всему, это была затея Воробья. Но сейчас меня тревожило вовсе не это.
— Кто тебя так? Что с рукой?
Пятка тут же отвернулась.
— Будто я знаю! Гнилюк какой-то. С виду снежок снежком, а как на него рвачи прыгнули, так сразу заломил мне руку. Скумекал, урод долгорский, что мы в сговоре. Рвачи деру дали. Еле умолила, чтоб отпустил.
Она всхлипнула:
— Как я теперь выйду? Как Вдове крыто отдам? — и тут же вызверилась: — А еще тебя кормить!
Я растерялся. Неужто Пятка плакать умеет? Не для дела, а так, по правде? Вот чудеса!
— Видела, что Воробей принес? — вспомнил я о снеди, что надавала тетка Филора. — Зерно, колбасы, капуста… Это всё от меня! Я отсиживаться не буду, подыщу что-нибудь.
— Чтобы с тебя второй раз шкуру спустили? Что ты можешь, кроме как за крысоловом бегать? Разве что в плакальщицы пойдешь вместо меня!
— Нет! Я…
А что я? Цеховые меня не брали. Снова бегать и хвататься за мелкие дела, как было с торговцем шерстью? Ну уж нет. Чтобы снова не заплатили, а потом еще и стражников натравили? Хватит! Уже попробовал. В деревню хода больше нет. В попрошайки либо поздно, либо рано, да и ног у меня многовато для этого ремесла. Для воровского дела я не гожусь.
— Может, в переульщики… — неуверенно сказал я.
— Ахахаха, — рассмеялась Пятка, но почти сразу скривилась от боли и схватилась за левую щеку. — Переульщик? Ты? Да ты даже крысу не напугаешь! А в драке я тебя одной рукой уделаю.
— Нет, правда! Я, наверное, смогу!
Пятка снова захрюкала и уползла обратно в угол. Видать, ей дурно стало, иначе бы она так просто не ушла, сначала бы поиздевалась надо мной всласть.
Я же занялся иным: выскреб место, где обычно спал, выкинул провонявшую кровью и мочой подстилку, сжег подгнившую солому, сбегал за свежей охапкой, расстелил одеяло от тетки Филоры. Надо поговорить с Воробьем. Может, он что подскажет.
* * *
— Чушь не пори! — сказал Воробей. — Если схватят, одним ухом не отделаешься! Переульщиков сразу вешают.
— Если схватят, — уточнил я.
— Схватят! И повесят! Из петли я тебя не вытащу. Знаю, что ты не всё серебро отдал. Вот и живи на то, что есть, а после дня Пробуждения отыщешь себе место.
Место! Оно уже было, пока кто-то не отдал за бесценок печать культа! Но Воробей наотрез отказался