Когда мы достигли Шамабада, на заставе, казалось, царил переполох: возле ворот стояли несколько машин: УАЗик и пара «Шишиг». Машины оставались с выключенными фарами, и только когда мы приблизились к заставе, я услышал рокот их двигателей. Увидел, как вокруг автомобилей суетятся солдаты.
Это было еще не все. Рядом с заставой, на нашей вертолетной площадке, стоял Ми-8. Видимо, прибыли высокие гости.
Это было немудрено. Все же военнослужащие другой страны, официально никак не участвовавшей в конфликте, пытались пересечь нашу госграницу. И попались.
В общем, даже несмотря на то, что мы вернулись на Шамабад, нам предстояло еще много работы. В том числе и бумажной.
Что ж. Ночь обещала быть веселой. Такой и стала.
Всех нарушителей госграницы посадили в баню. Привычным делом приставили конвой. Молчуна экстренно, на вертолете, увезли в госпиталь.
Все же удивительно было, каким крепким оказался этот Зубаир. Несмотря на ранения и кровопотерю, он умудрился пережить тяжелый спуск и дотянуть до заставы.
Другие пограничники гадали, умрет ли он на больничной койке. У меня по этому поводу не было сомнений. Внутренний голос подсказывал — Молчуна не так-то просто убить.
Нарушителей продержали на Шамабаде недолго.
Офицеры КГБ в штатском, прибывшие на заставу вместе с Рюмшиным и Шариповым, провели первоначальный допрос задержанных. После всех увезли в отряд. К слову, Айдарбека забрали уже давно, еще до нашего прихода.
Почти всю ночь весь наряд, вернувшийся с Бидо, сидел за объяснительными. Нам предстояло написать их в трех экземплярах.
Мартынов недовольно бурчал при этом. А одновременно — сонно клевал носом. Еще бы. Мы прибыли на Шамабад даже позже раненого Канджиева с Гамгадзе, которых доставили на автомашине наши соседи с пятнадцатой.
После долгой писанины усталый прапорщик Черепанов, которому пришлось под диктовку писать объяснения со слов раненого Алима, собрал наши объяснительные и понес в канцелярию.
Потом всех отпустили спать. Старшина сказал нам, что всем, кто ушел на Бидо, объявляется двенадцатичасовой отдых.
Однако отдыхать мне пришлось недолго, ведь в четвертом часу утра меня разбудил дежурный по заставе и сказал, что меня вызывают к Тарану.
— Товарищ майор, разрешите обратиться.
За дверью канцелярии прозвучал приглушенный голос Тарана.
Я уже занес руку, чтобы постучать, но не постучал. Прислушался.
— Разрешаю.
— Меня беспокоят вопросы, которые вы задавали старшему сержанту Мартынову.
Я задумчиво сжал губы. Выходит, не одного меня подняли ни свет ни заря и отправили в канцелярию для некоего «разговора». Мартынова тоже допрашивали.
— И чем же они вас беспокоят, товарищ старший лейтенант?
Голос майора КГБ, оставшегося сегодня ночью на заставе, звучал спокойно, но твердо.
— Меня беспокоит характер этих разговоров. Вы говорите так, будто бы…
— Товарищ старший лейтенант, — выдохнул незнакомый мне майор, — давайте вы будете делать свое дело, я — свое. Вам понятно?
Таран не ответил сразу. За дверью на несколько мгновений стало тихо. Потом раздался голос начальника заставы:
— Так точно, товарищ майор.
— Ну и хорошо.
Я постучал в дверь. Не дожидаясь разрешения, открыл и заглянул внутрь. Спросил:
— Разрешите?
Таран стоял у своего рабочего стола. Начальник заставы наградил меня настороженным взглядом.
Странно было видеть его здесь, на этом месте. Ведь обычно там стояли те, кого Таран вызывал к себе. А вот за его столом, на его собственном стуле восседал другой человек. Незнакомый мне человек.
Это был мужчина за сорок. Широкоплечий, он казался крупным, но подтянутым. У мужчины было вытянутое лицо с мужественной челюстью и глубокими морщинами у рта. Над левой бровью я заметил довольно свежий, все еще розовый шрам. Короткие, аккуратно стриженные волосы были темными, но уже поблескивали сединой на висках.
Но еще сильнее блестели глаза. Небольшие, но глубокие, внимательные, а еще ярко-серые — цвета сырого железа.
Мужчина надел мундир с майорскими погонами.
Когда я вошел, он тотчас же уставился на меня так, будто собирался прожечь взглядом насквозь.
Я знал такие взгляды. Тяжелые, свинцовые. В бытность мою еще простым солдатом-десантником мне часто приходилось испытывать подобные взгляды на себе.
Стоило его обладателю зыркнуть на человека, и у того тут же потели ладони, возникало резкое желание отвести глаза. Казалось, огромная ноша тотчас же ложилась на плечи. Ложилась и давила.
Сегодня, сейчас, я не испытывал ничего подобного.
Майор пристально смотрел на меня, а я без труда выдерживал его пронизывающий, словно злой афганский ветер, взгляд.
— Товарищ старший лейтенант, — я встал «смирно», отдал честь, — сержант Селихов по вашему приказанию прибыл.
— Вольно, — несколько понуро бросил Таран.
Начальник заставы выглядел уставшим. Взгляд его померк, но кое-что понять по его выражению все еще можно было. И это что-то — предостережение.
«Будь осторожен, Саша, — будто бы говорил этот Тарановский взгляд, — будь начеку. И не давай себя прогнуть».
Я знал, что не дам.
— Товарищ сержант, знакомьтесь, — начал Таран, — это майор КГБ Юрий Леонов. И он…
Майор не дал Тарану договорить. Перебил его:
— И я буду беседовать с вами сегодня, товарищ Селихов.
— Здравия желаю, — не растерялся я под взглядом Леонова.
Майор ничего не ответил. Только сурово кивнул в ответ на приветствие.
Тарана моя реакция, кажется, приободрила начальника заставы. Взгляд его оживился.
— Когда приступите, товарищ майор? — спросил Таран.
— Немедленно.
От такого резкого ответа Таран на мгновение замешкался, впрочем, опытный и стойкий старший лейтенант быстро взял себя в руки.
— Тогда разрешите идти?
— Разрешаю.
Начальник заставы отправился к выходу. Возле меня на миг замедлил шаг и заглянул в глаза. Кивнул с суровым лицом, держись, мол. А потом закрыл за собой дверь.
— Присаживайтесь, товарищ Селихов, — прозвучал в тихом кабинете суровый голос майора.
Я приблизился, взял себе стул у стены. Поставил перед Тарановским столом и сел.
За окном было тихо. Предрассветная прохлада наполняла комнату зябковатой свежестью. Только сверчок играл свою трель где-то в траве.
— В рамках нашей с вами небольшой беседы, — начал майор, собирая в стопку тетрадные листы, что были разложены перед ним, — я задам вам несколько вопросов. Ничего такого. Почти формальность. Но отвечать нужно предельно честно.
Все это время он смотрел на листки, которые были ничем иным, как наши