Но Пустынник дал ему такой ответ:
— Победишь врага, поняв его. Врага боишься от неверия своего. Кто вырос с огнем, знает, как затушить пожар…
— Ты опытен, Пустынник, ты мудр. Ты был лучшим из воинства Джихада. Но не иди дальше предела, положенного воину. Еврей — враг, не мечом грозящий нам. Не оголяй щиколоток, идя по земле врага твоего. И помни: моя голова не моей волей над вашими поставлена.
В голосе Саата прозвучала угроза, но и Мухаммеду, молча следившему за ссорой, и шумно дышащему за спиной Саата Карату ясно было, что сила власти не властна над Пустынником.
Керим-Моисей усмехнулся. Он подошел совсем близко к Саату и поднес тыльную сторону ладони к его лицу, так что запах жасмина пощекотал ноздри.
— Каждая мышь свое зерно из колоса в нору тащит. Тащи свое зернышко, Саат. У каждого из нас своя боль. Я пришел, чтобы победить свое одиночество, ненависть свою. Не оскорбляй малой ненавистью эту мою боль. Никто, Саат, никто, ни ты, ни мудрейший Джудда, не властны заменить мне Аллаха. Никто. Я пришел не гнать, а принимать чужое, чтобы за мнимым увидеть истинное. Не исчерпать озера старости, тайна жизни и смерти отдыхает в холоде дна, и старик-портной ближе к этому дну, чем ты и я. Пей мудрость с лица его…
— Твои слова темны, и это смущает меня, — перебил его Саат. — Уж не яд ли жалости пустила в тебя змея еврейская? Не отступил ли ты с пути шахида?
— Жалость? — глаза старика измерили Саата от черноволосой макушки до босых ног. — Жалость — слабость ума. Иди и побори меня. Покажи, что ты сам не уступишь жалости… Сомкни пальцы на моей шее, задуши меня!
Мухаммед-Профессор увидел, как по широкому лицу Черного Саата проплыла темная туча. Впервые с того утра, когда группа покинула лагерь под Мазари-Шарифом, слова спора запахли кровью. Но Мухаммед не стал вмешиваться в противостояние. Несмотря на разницу в возрасте и в физической силе, он был уверен в Пустыннике. Карат тоже молчал, глухо глядя перед собой. Он не успевал разобрать смысла слов, разрывающих тишину.
— Не играй с огнем. Не тебе его потушить, мудрейший! — прошептал Саат. — Ты был лучшим моим воином, но сейчас ты встаешь у нас на пути. Яд нечестивого проник в твое тело. Или гордыня овладела тобой?
Быстрым движением он схватил правой рукой старика за горло, а левой прижал его правую руку к бедру. Саат знал, как опасна эта рука. Пустынник спиной уперся в стену. Его лицо свела судорога, борода вскинулась вперед по-козлиному.
— Керим, не вынуждай меня насилием оскорблять твои седины.
Но Пустынник вовсе не считал себя старым и не думал уступать силе. Левой рукой он зацепил мизинец, отделил его от стаи, обложившей шею, и вывел его на излом. Как многие физически одаренные, мускулистые мужчины, Саат был чувствителен к суставной боли, и его пальцы не обладали гибкостью. Он поздно понял, что палец попал в западню, и, лишь на миг успев придавить артерию противнику, выпустил его и с хрипом сел на пол, ошеломленный и прирученный. Пустынник, не ослабив захвата, склонился над Саатом. Тихо, тихо, почти шепотом сказал он в самое ухо то, что Мухаммед-Профессор если и не расслышал, то угадал.
— Шахид один прощается с миром земли. Мы идем вместе, но уходим одни. Один! Это знаю я. Это знает твой всевидящий брат. Устат Джудда знает это. Не вставай между мной и мной, и я не помешаю уйти тебе в твой путь.
После этого случая настроение в группе изменилось. Сперва между комнатами-двушками воцарилось тяжелое недоверие, но затем Черный Саат решил уступить.
— Ты прав, — прилюдно признал он. — И пропасть не прервет полета птицы. Пусть ходит сюда еврей. Он много знает о земле. Пусть ходит сюда женщина с глазами из серого горного камня. Прости мне мою горячность. Ее родило не непочтение, а большая забота.
Моисей усмехнулся. Жизнь в их добровольной камере имела свои прелести. Но больше чем Пустынник, издалека, если не свысока наблюдавший за евреем-портным, обрадовался такому разрешению ссоры Профессор. Марк из Киева казался ему чем-то важным, похож на него самого, а его сгорбленная фигурка — знаком иной Судьбы, иного мученичества, иного способа смерти. Доступен ли этот способ и ему? — такой вопрос стал интересен Мухаммеду. Любопытство притупляет страх ожидания… Кроме того, без киевлянина скучны шахматы и нарды…
Логинов не мог знать о тех сложных отношениях, которые наполняли напряжением воздух комнаты. Не мог, да и не хотел. Он пришел делиться, а не делить.
— А где ваша жена? — полюбопытствовал Марк из Киева.
— Я холост, как ворон, — ответил Логинов.
— У ворона есть ворона, — пошутил Мухаммед. Он обрадовался гостю. Вот у кого он мог узнать что-то об устройстве стального желудка.
— Ворон и ворона — разные птицы, — поправил портной. Логинов уже знал, что занятие киевских портных — это не игла с ниткой, а кроссворды, убеждающие, что знание — сила.
— По вашим законам грех жить с женщиной, не женившись. А по каким, скажите, законам, грех жить, не любя? Просветите, достойный Моисей! Вот в христианской науке сказано: не прелюбодействуй! То есть не действуй против любви! А у вас в доме кроме чаю джина не найти. Как тут не прелюбодействовать?
После дней нервного одиночества вид людей, жующих без напряжения жизнь крепкими, ко всему привыкшими челюстями, развязал ему язык сверх обычной меры. Как стопка поутру после пьянки.
— Законы беды строже заповедей Бога, юноша! — произнес Моисей Пустынник и взыскательно взглянул на гостя. Слова про джина он понял по-своему.
— Кто говорит о Боге, не познав дьявола? — ответил Володя. Да, из всех жителей фрехенской Иудеи лекарство ему способен прописать старик с сухими жилистыми руками. Вот только иного способа открыться, не покорясь, кроме спора, Логинов не ведал.
— Кто говорит о прелюбодеянии, не познав любви? — в голосе Пустынника прозвенела пустота. Многоопытный киевский портной затылком уловил неладное и углубился в нарды.
— Тот, кто говорит о свободе, не переболев любовью к женщине и к родине.
Черный Саат с одобрением посмотрел на русского гостя. К русским жила ненависть, но она оставляла место и другим чувствам. Русские были врагами, страшными врагами, но своими врагами. Отчасти сами пострадали от своей «русскости». Русских, хоть и не совсем таких, как Логинов, Черный Саат перевидал во множестве. И стрелы слов Логинова, обращенные против Пустынника, радовали его ухо и