— Мы уважаем журналистскую профессию. И даже завидуем. Быстрые люди, необходимые. Активные. И позволено им больше нашего. Так сказать, сильные мира сего. Когда и как вы познакомите меня с мерзавцем, порочащим древнюю профессию?
— А когда вы передадите нам живого киллера? Как мы проверим, что это наш персонаж?
Аллаков задумался. Самое простое и даже единственно правильное — передать им мертвого киллера. Но ведь эти не возьмут.
— Преступник задержан. Выявлен, найден и обезврежен. Мы готовы предоставить признания и доказательства. Как только вы отдадите ваш товар, мы договоримся, как поступить с нашим.
Миронов повеселел:
— Я понимаю, вам трудно отдать мне живой товар. Он ведь говорящий. Но нам нужен живой. Как быть? Без дураков сейчас, уважаемый.
— Мы отдадим. Разрешение Самого получено! Но после вас. Мне прокола не простят. Это я как сын отцу говорю. Что мне кривить перед вами душой?
Миронов понимал, что теперь придется платить по счетам. Иначе ему не прикрыться ни своими, ни бандитами. Надо отдавать журналиста. Журналиста Чары ему было жаль не больше, чем, к примеру, свою собаку, охраняющую хутор на Севере. Бродяга и ловкач служил орудием труда, приобретенным за деньги и исключительно для дела. Хотя Миронов прекрасно понимал, что судьба Чары после насильственного возвращения на родину будет печальна. Бог с ним, с Чары. Но Андреич ни за что не согласился бы отдать афганца Куроя. Полковник молча разглядывал Аллакова и размышлял сразу о многом. Кем все-таки приходится ему афганец? Временным, хотя бы и долговременным, союзником? Другом? «Своим»? Мистическим спутником по жизни, его дополнением? До чего? До сознания жизненного пути?
Думал о том, что яд вины, который капнул ему в чашу Балашов, можно нейтрализовать одним лишь усилием логики. Ведь если журналист достанется Аллакову, то не по злой воле Миронова. Причина действий, которые привели к скорбному итогу, лежит в ошибке писателя Балашова. Не надо забывать, что это она породила фантом в лице Павла Кеглера. Все складывается так, что он вынужден отдать Чары… Но мысль, что убийцу Кошкина отдадут по торгам те, кто послал его на это дело, кисла на запах, как старость. Вася Кошкин понял бы его. Или поймет еще. Глупо. Непрофессионально. Но он никому не расскажет об этой своей слабости…
— Я не могу обещать того, чего нет в руках, — решился полковник. Он увидел, как в глазах Аллакова пыхнули угольки.
— Я не знаю, где летает нужная вам синица. Я в бизнесе честен, потому что это единственная добродетель, от которой у меня не портится настроение. Предлагаю: я сообщаю, где искать журналиста, вы сообщаете мне имя вашего персонажа. Это игра. Наперегонки. Но это наша с вами профессиональная утеха.
Аллаков рассмеялся. Он понял Миронова. Он допускал, что тот не знает, где находится проклятый журналист. Допускал, что сам Миронов мог помочь тому исчезнуть. А теперь играй с ним в прятки. Какие причины двигали полковником, уже не имело решающего значения. Аллаков осознал, что все-таки совершил ошибку, доведя дело до переговоров с отставным, частным лицом. Но — и в том был фокус — признавать этого перед своим государем он никак не может. Пожалуй, в авантюре есть и смак, и возможность набрать очки для карьеры.
— Дайте мне адреса его родственников, дайте мне способы связи с ним, дайте мне его телефон — у него же мобильный телефон? — его электронный адрес. Если вы знаете его размер обуви и цвет волос любовницы, тоже сообщите мне. Вы сами все понимаете, вы ставите меня в сложные условия. Иначе мы не сможем играть ко взаимной выгоде. Мне просто не дадут, — продолговатое лицо Аллакова приняло театральное трагическое выражение.
— Хорошо. Вы узнаете то, что известно мне. Этого должно хватить. При вашей оперативности, в которой вы только что меня убедили. Вы… От вас я имею моральное право требовать только то, что дам сам. Справедливо? Равные условия для поиска.
— Ковбойство это, — серьезно произнес Аллаков. Посмотрел бы он на полковника, будь над ними тут не Владимир Владимирович, а Иосиф Виссарионович! Но надо принимать решение. Сумеет ли он объяснить начальству? А все равно большего от этого гада не добиться. Лучше синица в руке.
— Вы умелец выкручивать руки, устат Андрей Андреич. Мне только учиться и учиться у вас. Я готов записывать каждое Ваше золотое слово. Как фамилия нашего объекта?
— Сперва вы, полковник, сперва вы.
— Вы так тяжело расстаетесь с ним? Надеюсь, это не ваш родственник? Но вы правы, я вас сюда пригласил, мне и говорить первому. Мы народ восточный, русский с нами что хочешь делай.
Генерал назвал фамилию «чеченца».
— А звание потом, после вас. Вот так решаем судьбы людей. Жертвы войны. Вам же не впервой? Раньше, наверное, полки по приказу клали! Что теперь-то? Ведь ничего личного.
— А вы воевали?
Аллаков в притворном ужасе всплеснул руками:
— Что вы, мы — нейтральная страна. Территория вне войны.
— Младонейтралитет? Вы по годам могли застать Афганистан.
— Вы наверняка изучили мою биографию так же тщательно, как я вашу.
— Тогда бы вы знали: я не клал по гробам ни полков, ни взводов. Война не терпит душегубства. Душегубство — это дитя развращенности и бездумья.
Аллаков состроил недовольную гримасу:
— А я, по-вашему, душегубство люблю? Зачем обижаете? Для писателя стараетесь? Чтобы в книге причесанным выйти? Зачем тогда со мной в одну игру играете?
Миронов громко произнес имя-фамилию журналиста Чары.
— Теперь мы квиты. Вы получите медаль, я поставлю свечку. А писатель… Писатель будет свободнее нас с вами. Я груз душегубства на себя взял.
— Нам не дают медалей, Андрей Андреевич. У нас только снимают с постов. А особо отличившихся еще и сажают… Но я вам этого, конечно, не говорил…
Заумные слова о грузе Аллаков пропустил мимо ушей. «Сезон охоты на волков, сезон охоты», — напевал он про себя песенку, возвращаясь со встречи. Когда-то, в 1975 году, он стоял в оцеплении, когда Высоцкий давал концерт в Ашхабаде… Песня ему понравилась, и с тех пор он напевал ее, когда требовалось успокоить эмоции.
Когда Аллаков ушел, пожелав Миронову всех возможных благ в долгой и здоровой жизни, полковник подозвал Гену Мозгина и, не объясняя, куда, с его мобильного позвонил туркмену Чары. Но у Чары телефон был мертв. «Где тебя, гулявый черт, носит», — обругал его по-бабьи Миронов. Партия блиц началась, и Андреич не хотел, чтобы ищейки Аллакова схватили болтуна до того, как его ребята «пробьют» предположительного убийцу Кошкина. На войне часто