— Ты знаешь, — Игорь обратился к Маше и поднялся со стула, — я сейчас уйду. Я с тобой поеду в Кельн. Работать. Если ты еще хочешь. Но только ты сама это эхо войны сейчас отправишь домой. И не говори мне ни-ког-да, что я был жесток с ним. И ни-ког-да не произноси слов о том, что я изменил тебе. Это твое решение. Выбор. Женская свобода. Помнишь, я спрашивал?
— Ты жесток, Балашов. И я тебя больше не назову Балашочком. Но знаешь, я в тебя, может быть, первый раз по-настоящему влюблена. Я от тебя выдумаю ребенка.
Когда Игорь усадил в машину, на заднее сиденье, выплаканного, утихшего Кеглера, тот, ехав и ехав молча, возьми да спроси:
— Зачем детей рожать в таком мире? Я на мать в обиде большой. А ты что, ты и водки не нальешь!
Во дворе маминого дома он вышел из машины быстро, не попрощавшись и не глянув на Балашова.
Приезд Уты к Логинову 7–8 декабря 2001-го. Кельн
Логинов не сказал Балашову в ходе их ночного разговора, что, откликнувшись на зов, к нему прилетела из Прибалтики фрауляйн Гайст. Она появилась в его жилище поздним вечером, внезапно. Больше всего Логинова поразила ее новая шляпка, глубоко, почти до самых бровей надетая на голову. Шляпка напоминала о Берлине тридцатых годов прошлого столетия.
— Прибалтийский модерн? — спросил Володя и осторожно наклонился, чтобы поцеловать Уту в щеку, не задев, не сбив с неустойчивой оси изящный предмет. Ута в шляпке ему не понравилась, шляпка отчеркивала в лице укрепленную линию обороны холодного возраста, которую мужчине предстоит штурмовать, как линию Маннергейма. Рассчитывая на кровавые потери. Ута позволила совершить ритуал приветствия и, мягко отстранив Логинова, проследовала в комнату.
— Ищу новый стиль, — с опозданием ответила она.
— Да, конечно. Конечно. Растешь вместе с задачей?
— Уже выросла.
— Слово проскочило не немецкое — «ищу». Обозначает незавершенный процесс. Редкость в стране готовых изделий. Отсюда и возник мой вопрос.
— Это пережитки прошлого, Володя. Как у вас говорят, болезнь прошлого… Чем занят? Зачем звал меня спешно? Вот я.
Логинову ком подкатил к горлу. Быстрым, длинным шагом он настиг ее, обнял сзади и стал раздевать, старательно минуя шляпку. Она не сопротивлялась. Он так и овладел ею, в шляпке, и она ответила желанием и даже, что бывало нечасто между ними, вспуганной крупной птицей забился в ее лоне долгий экстаз. Но когда жар тел остыл, когда ночь остудила обтянутый кожей мрамор, она села на табурет напротив кровати и сообщила Логинову, что уходит от него. Так, словно не было близости и прошедший час с ним провела другая женщина.
— У тебя есть мужчина? — задал вопрос Логинов. Он разглядывал ее крупное тело скрупулезно, впрок.
— Какое это имеет значение? Просто ты был прав.
— Я не хочу, чтобы ты уходила. Тем более так.
— Не вынуждай меня жалеть тебя. Ты первый возненавидишь меня за это. И не думай, что я чувствую свою вину. Наоборот, я горда, что вывезла тебя. Тебе не в чем меня упрекнуть.
— А как же «это»? — все же спросил он, хотя и понимал, что нельзя. Но Ута не стала бить наотмашь, а, может быть, просто не поняла вопрос.
— Что?
— Покажи мне, где находится душа, — спросил Логинов и улыбнулся. Ута с удовлетворением отметила, что он красив и мужественен и что секс с ним никак не унизил ее достоинства. Но на разговоры о душе она твердо решила не поддаваться.
— У тебя есть чистое полотенце?
— Я навестил фрехенских иудеев. Они ревнуют тебя ко мне. Скажи им, что я больше им не опасен. У нас с тобой души разместились в разных отсеках спинного мозга…
— Чистое полотенце дай, пожалуйста! А то я простыну. У тебя сыро.
Приняв душ, Ута без спешки смыла эпителий тактильного чувства к Логинову. Пребывая в разлуке с Логиновым, Гайст разобралась в этом чувстве. Оно было следствием жизнерадостной девичьей устремленности. Устремленности от отцовского порядка Креста, задающего векторы сторон света, к птичьей свободе души от духа; устремленности сознания от материи, сердца от воли. Взлетела с разбега, взамен крыльев обладая крепкими икрами. Хорошо, что пропасть России на деле оказалась не столь широка-глубока. Влюбленная немка — что может быть глупее? «Оттуда» только два немецких пути — либо обратить любовь в неприязнь и холить этого когтистого зверя всю оставшуюся женскую жизнь. Либо — благотворительность. От мозга к сердцу. Через спинной мозг. Благотворительность и, теплое, как кровь умертвленного теленка, тоскливое чувство, раньше принимаемое ей за долг любви.
Жесткая кельнская вода смыла отживший слой кожи. Выйдя из ванной комнаты и одеваясь на глазах у Логинова, она вдруг застеснялась своей наготы и крикнула «отвернись». Ушла, сказав: «Не звони без дела, Логинов. Я сама буду тебе звонить». Забыла шляпку. Вернулась. Время образовало окружность с черной пустотой, проткнутой острой булавкой циркуля.
— Ты подопечных своих навещать будешь? Или оставишь их, как меня? — выпустил напоследок ядовитую стрелу Володя.
— Их не оставлю.
— Почему?
— Потому