— Проверьте дело Полянского, — посоветовал я.
— Этого высокомерного… — удивилась женщина и покачала головой. — Мало пороли. Ох, мало…
Мы вышли из дома и направились к машине. Фома придирчиво осмотрел авто, а потом заметил, что сиденье сдвинуто.
— Только не говорите, что вы давали водить Арине Родионовне, — вздохнул он.
— Хуже, — решил поябедничать Ярослав, оказавшийся рядом. — Людмила Федоровна гоняла по Петрограду.
— Ну, в ней я не сомневаюсь, — неожиданно спокойно отреагировал Питерский. — Она опыт вождения имеет.
Мы сели в салон, где Фома быстро отрегулировал сиденье и поерзал на нем, словно проминая под себя.
— Тебе выделили служебный транспорт? — спросил я, когда машина покатилась к арке.
— Предложили дорогущую. Но я попросил что-нибудь попроще. Незачем злить подчиненных. Да и привлекать внимание горожан не стоит. А уж если понадобится ехать за город, то и вовсе будет ни к чему блистать роскошью.
— Тут не поспоришь, — кивнул я, признавая мудрость друга.
— Это вам, княжич, надо поддерживать статус фамилии. А я могу позволить себе чуть больше, — добавил Фома и улыбнулся мне.
За аркой я увидел кустодиев, которые о чем-то переговаривались с парнем из «кадетов». Заметив наше появление последний мигом оставил разговор и поспешил в машину.
— Поедем с сопровождением, — хмыкнул я.
— Можно и без него, — флегматично отозвался Питерский и подал знак кому-то в тени здания. Почти сразу от дома наперерез машине с наклейкой фирмы Волкова вышло несколько парней.
— Спасибо.
— Пустое, — отмахнулся Фома. — Незачем нам свидетели, да и чем этот нам поможет, если рядом окажется Щукин?
— Не станет он лезть на рожон, — я пожал плечами.
— И я так думаю. После нашей с ним встречи Змий будет осторожнее. Он не учел шаманов в городе. Не думал, что наш брат тут его будет выслеживать.
— Привыкаешь к отчеству? — спросил я с любопытством.
— Само как-то получается, — смущенно признался парень. — Словно я всю жизнь так звался. И не был Непутевым.
Так за дружеской беседой мы доехали до мельницы. Машину решили оставить в тени дерева у соседнего особняка. Любопытная собака подошла к ограде и внимательно взглянула на Фому. Шерсть на ее загривке приподнялась. Животное попятилось на дрожащих лапах.
— Кыш, — лениво велел шаман, и зверь сорвался прочь. Молча, без лая и визга. Словно не решаясь привлечь к себе внимания.
Солнце не пробивалось сквозь облака. Хотя они не казались уже такими плотными, как утром.
В воздухе пахло свежей выпечкой, печным дымком и чем-то едва уловимым — покоем.
Во дворе показалась Василинка. Заметив нас, девушка настороженно замерла на тропе, с тревогой вглядываясь в моего спутника. А потом уверенно направилась к нам. Хотя мне показалось, что она шла тяжело, словно каждый шаг давался ей с трудом. Оказавшись у ворот, девушка взялась за металлические прутья створки и мрачно поинтересовалась:
— С добром или с худом вы к нам пожаловали, господа?
Я поразился тому, что страха на лице девицы не читалось. Словно к ним каждый день приходил некромант и здоровяк, от вида которого сбегают собаки.
— Худого не задумали, — пробасил вместо меня Фома и коротко поклонился. — Не пустишь — вернемся с бумагами и с чужими, которые церемониться не станут. Ворота сломают, двери вынесут, в доме натопчут и батюшку твоего за белы руки выведут.
— Это еще почему? — вскинулась Василинка.
— Потому что он отдал документы Миши приютскому парню.
— Неужели? — хитро прищурилась дочь мельника. — Это он сам так сказал? Что ему отдали чужие бумаги?
— Он мертв. И мне ответил мертвец. Они не лгут некроманту, — сурово припечатал я.
— Умер, стало быть, — пробормотала девушка и на ее лицо набежала тень.
— Мы не виним вас в смерти того парня, — добавил я. — Но мне нужно понять, зачем вам понадобилось скрывать Мишу.
Василинка глянула на меня исподлобья, будто ножом полоснула. Потом резко дернула на себя створку ворот и распахнула ее.
— Входите, ежели и впрямь худа не задумали. С батюшкой поговорите. Он вам все и скажет.
Она отвернулась и повела нас к дому. Питерский не отставал. Он втягивал воздух носом, словно пытаясь различить какой-то аромат.
— Странное тут место, — тихо сказал я ему.
— Сильное, — качнул головой парень и чихнул.
— Здрав будь, — бросила через плечо наша проводница.
— Твоими молитвами, — уважительно ответил Фома.
На пороге мы замешкались. Питерский тщательно вытер подошвы ботинок, потом снял с головы кепку и сунул ее в карман пиджака. Я тоже потоптался по коврику и лишь потом переступил порог дома.
В доме было тепло. Живой огонь в камине потрескивал, рядом спал свернувшийся калачиком кот, а на полке под окнами остывали подносы с пирожками. Комната жила: всё здесь дышало заботой и простыми человеческими делами. Василинка поправила платок на голове и пошла вглубь дома.
— Батюшка в кабинете. А я… я потом подойду.
Герасим Игнатьевич стоял у окна, за которым припустил холодный дождь. Мужчина не обернулся, когда мы вошли.
— Я знал, что вы не отступитесь, — сказал мельник. — Упрямый вы человек, Павел Филиппович.
Он медленно повернулся. В руках у него была старая деревянная шкатулка, покрытая темным лаком, с вытертым резным узором.
— А где ваш давешний сопровождающий? Неужто укатил в Московию?
— Я пришел говорить не о нем.
— Отчего же? — мужчина нахмурился. — Ведь это ваш наниматель. И он твердо намерен увезти с собой мальчишку, который станет отдавать долг за семью, которой у него нет, никогда не было и не будет впредь. Разве это справедливо? Разве по-людски?
Мельник смотрел на меня без злости. Но было в его глазах что-то темное и опасное. Словно я глядел на дикого зверя.
— Вы пришли за мальчишкой. За Мишкой…
— Мы пришли за правдой, — подал голос Фома и словно невзначай стал между мной и хозяином дома. — И вам ли не знать, что мастер Чехов не из тех, кто обижает слабых.
— Здесь слабых нет, — усмехнулся Герасим Игнатьевич. — Но, может нам обсудить это за чашкой чая? Пойдемте на кухню. Так как раз самовар поспел.
На кухне было уютно. Василинка разливала чай по кружкам. На столе стояло малиновое варенье, сметана, чашка с мёдом и целая россыпь небольших румяных булочек. Чай был с липой. Сладкий, тягучий.
Здесь мельник перестал казаться хищным. Может, все дело в свете, который упал на его лицо, проявив глубокие морщины вокруг глаз. Или причина была в дочери, что смотрела на отца с затаенной тоской.
— Мишка хороший, — произнёс старик просто. — Глупости в нём есть, как и во всяком, но душа у него — светлая. Не рваная. Удивительно редкая сейчас вещь. Особенно у тех, кто растет без семьи, без