Патрисио вышел из дома. Ветер, несущий сорванные листья, заставлял то застегивать, то расстегивать толстовку и думать, думать. Старые, рваные на правом боку спортивные штаны волочились по земле.
Бесплодная, растрескавшаяся почва начиналась еще до указателя «территория лесхоза». Патрисио шел вверх по холму, опираясь на палку. Ему нравилось доходить до электрического заграждения и любоваться его идеально очерченным периметром. Такие стали ставить какое-то время назад: опоры в несколько метров высотой, а между ними натянута проволока, на которой птицы повисали замертво. Он скосил глаза в другую сторону. Интересно, сколько времени потребуется людям, работающим в нескольких километрах отсюда, чтобы дойти и вырубить этот кусок леса.
Помнишь, как мы ходили в Тронголь Альто, где ты обкакалась у меня на руках и мама рассердилась за то, что я чуть не уронил тебя, пытаясь зажать нос? Влага, медленно оседающая на щеках, тенистая прохлада, запах мха и травы, хлюпающая грязь под ногами, ожоги от крапивы на лодыжках и шепот криптокарий, из-под которых разбегались спугнутые нами лисы и пуду, когда здесь не стояло никакого ограждения, а в лесу было сыро и полно рогатиков, боровиков и других грибов, мама учила нас собирать их, помнишь, как здесь было раньше, до этих дурацких дубин?
Он говорил это сам себе. Эвкалипты, как отражающие солнце зеркала, вставали один за другим, он облизывал растрескавшиеся губы. От неумолимого зноя ему казалось, что он плывет на шлюпке где-то посередине Тихого океана. В углы рта забилась пыль. Словно пряди грязных волос, продолжение жидкой бородки. Кожа ног внутри ботинок обнаруживала свою близость к другим царствам. Ступни чесались, и вчера вечером он отковыривал между пальцев белые чешуйки отмершей кожи. Солнце пронизывало лес насквозь, настигало ручьи и сердца певчих дроздов, пило из водопадов, болот и заводей, иссушало глаза сов, висевших на проволоке под напряжением. Интересно, как долго не было дождя. Кажется, последний прошел еще до того, как отец впал в кому.
Мертвая корова среди деревьев. Патрисио подошел рассмотреть ее, как будто приблизил фотографию пальцами. У коровы была сломана челюсть, которая висела как кусок вяленого мяса. Кожа обтягивала кости. Сломанный рог служил пристанищем семейству мух, которые вяло на нем копошились. Всё остальное стало добычей солнца. Ни муравьи, ни грибы не покусились на падаль. Патрисио смотрел с отвращением на эту сцену. Его пугало, что корова не издает запах. Мертвые животные, которые ему попадались до сих пор, всегда оставляли обонятельное воспоминание еще на несколько дней, деталь, которая своим отсутствием вернула его мысли к телу отца. К его сухой коже, тихо осыпающейся в больничной палате, пока чужое дыхание наполняло его легкие. Бешенство и отчаяние охватили Патрисио, ему захотелось плакать, и чтобы пошел дождь, и чтобы никто не смог отличить слезы от капель на его лице. Он с силой ударил ногой по коровьей голове, и прямоугольный кусок челюсти отлетел на несколько метров и упал, поднимая пыль.
Патрисио пошел дальше. Еще мертвые звери и птицы. Как будто весь этот лес выпотрошили вместе с воспоминаниями о чае из листьев больдо, который он когда-то пил, сидя рядом с дровяной плитой и слушая, как мама молится о дожде архангелу Михаилу. Запах пыли и эвкалипта заполнял ноздри. Патрисио высморкался, как это делают футболисты, вытер руку о штаны, направил шаги и взгляд вперед.
* * *
Сосновые иголки кололи лицо. Кто-то должен был отводить тяжелые ветки, пока другой поднимал проволоку заграждения. Где я? — спрашивал себя Педро. Люди друг за другом шли мимо него. Он двинулся за ними. На спине он нес одеяла, в свободной руке — бидон с водой. Его друг Хуан Карлос брел впереди, понукая груженного скарбом осла. Старое упрямое животное норовило сойти с тропы, ведущей в гору между пастбищами. Хуану Карлосу не хватало сил, он был маленьким, как ребенок.
— Ну же, давай! — шипел сзади старческий голос, укоряя маленького измученного Хуана Карлоса. — Поддай ему!
Глядя на друга, становившегося всё меньше с каждым рывком повода, Педро вспомнил о временах сельских кооперативов. О них ему рассказывал отец, и сейчас его истории оживали на обширном выгоне и склонах горной гряды Науэльбуты, как театр теней под мерцающим лунным светом. Вся земля, которую мог охватить взгляд, была общей. Педро шел среди полупрозрачных, нагруженных продуктами и строительными материалами мужчин, детей и женщин, мимо сидящих поодаль вокруг большого вязового пня, играющих в бриск и распивающих свежую чичу стариков, над которыми дневной свет разрывал вязкую ночь, приглашая расстегнуть рубаху и бить по рукам, пока собирают карты и деньги. Этот мир просачивался сквозь Педро, как сквозь щель, и это его пугало. Может, я умер, если не ощущаю прикосновений? — думал он, чувствуя, что кто-то кусает его между пальцами ног.
Старуха толкнула его в спину. Темная группа людей впереди упорно и сосредоточенно двигалась вперед. Двойник Хуана Карлоса уже тверже держал повод в руках, которые снова стали как у взрослого. Педро замедлил шаг, глядя на свои ладони.
Хуан Карлос повернул голову и попросил его идти быстрее. Глаза друга были словно затуманены. Уже близко, сказал он, указывая на решетку, закрывающую проход в нескольких километрах впереди. Там уже Новый мир.
Тогда Педро остановился.
— Прости, друг, ты не видел, не проходила ли тут женщина? Смуглая, примерно с меня ростом, иногда закалывает косу голубой брошью, — спросил он голосом, который показался ему чужим.
Но крестьяне, понурившись, шли мимо. Фиолетовый свет озарял их лица, которые, едва оказывались подняты, чтобы взглянуть вперед, опять опускались к земле, словно повинуясь пружине. Люди тащили на себе скарб, как погорельцы. Мимо прошли двое детей, они несли продавленный матрас, на нем громоздились телевизор, одеяла, стол и стулья, стиральная машина, два велосипеда, несколько книг, ручной инструмент и черная собака, которая лаяла.
— Постой, мальчик, ты не видел мою жену?
Педро попытался дотронуться до плеча ребенка, но рука прошла сквозь него, как сквозь воду.
Мальчик сделал знак сестре. Они положили матрас на землю и посмотрели на Педро, который, собравшись с духом, продолжил:
— Ее зовут Мария. Мария Лемун.
* * *
Как-то утром за курятником появились три котенка. Каталина влюбилась в них с первой секунды. Поставила тарелку, в которую собирала яйца для завтрака, и подошла посмотреть. Был субботний полдень, брат еще не встал. Она его не добудилась, как ни стучала.
Котята сидели, забившись в угол между доской, проволочной сеткой и куском старой жестянки, которая скрывала их наполовину. Если Ката протягивала к ним палец, котята шипели, инстинкт брал