– Ну как? – спросил его Петр, прекрасно заметивший жест приятеля.
– Впечатляет, – коротко прокомментировал журналист все и сразу. И картины, и ситуацию в целом. – Амелия, я даже не знаю, что сказать, кроме спасибо.
– Это меня устраивает, – довольно известила его девушка. – Смысл понятен?
– Более чем. И, наверное, это лучшее, что можно было сказать на тему феминизма, – согласился Илья.
Клара весело усмехнулась на это его замечание.
– Это твои последние работы? – поинтересовался журналист.
– Нет, – отмахнулась она. – Года три назад писала. Потом было «Унижение».
– А там что за идея? – Илья испытывал искренний азарт.
– Ну тренд держался тот же, – стала объяснять Амелия. – Только я решила сделать все наоборот. Тогда еще были модны идеи женского унижения. Ну общественного. Всякие принижения там, якобы из-за мужского превосходства. Но… Лучше сам посмотри. Мне нравится, как ты видишь.
– Прости, но нам всем интересно за тобой наблюдать, – добавила Клара чуть виновато. – Не то чтобы мы развлекались за твой счет, но… Честно, становится чуть свободнее и не так грустно.
– Рад помочь, – иронично откликнулся их гость.
На самом деле сейчас он не испытывал раздражения от ее признания. Он понимал. К тому же Илье самому было очень интересно. Творчество Амелии реально впечатляло. А еще он хотел увидеть новую героиню и проверить, примеряла ли на себя художница и эту роль.
В этом цикле было всего три картины. Везде – город, шумный, полный движения и равнодушный. Темные тона, резкие линии. Дом, раскрытая дверь, на пороге мужской силуэт. Человек отвернулся от зрителя, спешит обратно в свое жилище, будто хочет отречься от мира снаружи. Или… от той, что осталась за порогом. Снова женский силуэт, оставленный здесь. Поникшие плечи, опущенная голова. Отчаяние и потеря. И тот же подход в изображении. Даже мужчина в темном проеме дверей ярче и отчетливее, чем девушка с ее горем. И это начало.
На второй картине она же стоит на тротуаре, прижавшись спиной к стене дома. Короткая юбка, яркий топ, немного вызывающий вид. Мимо течет поток машин. В сгущающихся сумерках видно, как рядом с женщиной остановился другой человек, который одну руку положил ей на плечо, а другой что-то дает героине. Деньги. И приглашение. Или вернее – сделку. Илье стало грустно. История простая и вечно печальная.
А на последнем полотне легко читалось подтверждение. Снова женщина уже в центре сюжета. Ночной клуб или вечеринка. Она яркая, на грани вульгарности, и отчаянно злая. К ней тянут со всех сторон руки. Но теперь уже силуэты мужчин стали более расплывчаты и нечетки. Просто толпа желающих, способных ее купить. А у женщины снова нет лица. Зато Илья узнал один из «обликов» самой Амелии.
– Уронить себя можем только мы сами? – повернувшись к художнице, озвучил журналист свою идею. – Такой путь тоже выбирают самостоятельно. Так?
– И это почти антифеминизм, – усмехнулся Петр.
Илья видел, что его приятель явно доволен. Прежде всего, этой новой игрой. Но также было заметно, что Горский успокоился, как-то расслабился после их с Ильей разговора. После странной сцены с сестрой и того, как она что-то у него выпрашивала, если не сказать – требовала.
– Сразу давай и последний смотреть, – предложила нетерпеливо Амелия. – Они же связаны. Ты понимаешь же, да? Верный выбор, неверный выбор. И?..
– Отказ от выбора? – предположил журналист.
Амелия победно кивнула и указала на следующие три картины, поставленные рядом вдоль дивана.
Илья сразу посмотрел на последнее полотно. Искал образ. Да, безликая тихая «серая мышка» в мешковатой одежде, теряющаяся в толпе. В этот раз художница применила тот же прием, но как бы повернула действие вспять. Именно на последней картине ее героиня стала тенью, хотя на первых двух была более заметна. И еще тут снова был уже виденный ранее «шаблон»: потерявшая себя девушка стояла посредине одной из улочек города, где как раз было кафе, на террасе которого утром завтракал и работал сам журналист.
– Интересная история, – заметил он. – Если вот так подряд смотреть все три цикла. Но… Не сочтите меня капризным, а есть другие темы? Иначе невольно хочется заесть чем-то горькое послевкусие.
– Я могу принести морс и булочки, – совершенно серьезно предложила Клара.
– Давай! – за Илью принял решение Петр. – На всех этих выставках и вернисажах никогда не дают еды.
Старшая сестра усмехнулась и пошла в сторону кухни.
– Тебе правда интересно? – Амелия сейчас выглядела немного смущенной. – Смотреть остальное?
– Конечно, – заверил Илья. – И не только из-за твоей работы. Мне хочется понять, про всякие эти тренды. Ну да, гендерные темы. А что-то другое народ волнует еще?
– Есть кое-что и более приятное, – подсказал Петр. – Была такая тенденция лет семь назад. О важности семейных уз. Старая добрая любовь к родным.
– Тебе она так нравилась, что ты отказался продать хоть одну из моих работ, – напомнила художница.
При этом было видно, что это не упрек. Скорее, такое решение брата Амелии только льстит.
– Будем считать, ты мне их подарила, – тепло улыбнулся ей Петр.
Девушка расцвела в счастливой улыбке.
– Смотри, Илья. – Она поспешила через комнату к дальней стене. Выглядела как маленькая девочка, которая хвастается любимыми игрушками.
Журналист последовал за ней.
– Ох… – искренне выдал он. – Такое точно отдавать нельзя. Это… Амелия, прости, но это лучшее.
Кривая улочка, уходящие вверх ступени лестницы, ведущей мимо стены дома и окна. А там, в комнате – девушка за фортепиано. Тонкие пальчики, взлетающие над клавишами. Черное и белое, как тени на светлых камнях ступеней. Как и всегда, не видно лица. Но этот хрупкий силуэт, эта коса, перекинутая через плечо… Анна…
А на другой картине похожий пейзаж, где кирпичики стены будто стопки книг. В другом окне – женщина за рабочим столом, склонившаяся над рукописью. И даже старомодное перо в руках, и тот же заколотый брошью ворот, и та же копна волос с густой челкой, и чуть надменно приподнятый подбородок. Во всем легко было узнать Клару.
На третьей была сама Амелия, стоящая у мольберта. Также в окне дома, будто составленного из ровных, еще нетронутых холстов. Там художница была другой. Такого образа в коллекции Василия не было и не могло быть, потому что картины были написаны раньше, чем полицейский познакомился с Горскими. Амелия была юной, восторженной, какой-то трогательно-романтичной.
А еще в картинах-окнах можно было заметить мужской силуэт. Почти тень. Высокий, немного нескладный, так похожий на Петра.
– Не хватает общего портрета, – решил Илья. – Где вы все вместе.
– Это ты уже видел, – напомнил Горский. – Не так талантливо, но насколько мог, нарисовал. С него все и началось.