Господи, как изменились мои интересы и привычки за последние несколько дней, боюсь, крадусь и оглядываюсь, как крыса Чучундра из книжки…
Наконец я торопливо прошел мимо районного отдела вневедомственной охраны, где на крыльце стояли и молодецки ржали, как кони человек тридцать милиционеров, заступающих на смену… Интересно, сколько получит премиальных денег любой из них, если вздумает задержать меня, наверное, одного из самых разыскиваемых преступников области?
Наконец, я прохожу через проходную завода. Предъявив на входе пропуск на фамилию Слободин, сворачиваю в заводоуправление и поднимаюсь в кабинет юридического бюро. У дверей кабинета меня уже ждут трое мужиков в спецовках, типичных слесарей…
— Добрый день, чем могу помочь? — я отпираю ключом двери кабинета и разворачиваюсь, широко улыбаясь посетителям- рабочему человеку из числа линейного персонала, у нас всегда почёт и уважение… пока рабочий человек не начал «тупить».
— У меня заявление на вселение подписанное… — на стол ложится лист сероватой бумаги, исписанный корявым почерком, с кучей начальственных виз и подписей.
— Оставляйте… — равнодушно киваю я головой и скинув куртку, вешаю ее на вешалку.
— А когда заселяться можнобудет? — судя по требовательному взгляду парня лет тридцати, он уже пришел за ключами от двадцатиметровой квартиры в «малосемейке».
— Точно сказать не могу. — я пожал плечами: — Как только что-то освободиться, то вам в цех сообщат…
— Слышь, ты! — отодвинув заявителя вперед выдвигается его товарищ, видимо более боевитый, выступающий как группа поддержки: — К тебе люди пришли по-человечески…
Мне эти приблатненные разговоры в этом кабинете совсем не нужны. Наши энергетики народ простой, чуть продавишься, вверх уже не всплывешь, а всего их полторы тысячи человек, так что, сами понимаете, а у каждого свои желания и каждый жаждет их чудесного исполнения здесь и сейчас. Тут и Дед Мороз бы не справился, а я далеко не Дед Мороз.
— Слышь ты! — я шагаю навстречу бойкому слесарю, не боясь испачкаться в, покрывающем его спецовку, сером, невесомом пепле, что толстым слоем покрывает всё помещение под крышей теплоэлектростанции, где могучие циклоны пытаются очистить выбросы огромных угольных котлов от всяких вредных примесей.
— Слышь ты! — повторяюсь я: — Еще пара слов в подобном тоне, и приятель твой комнату в общежитии не получит никогда. То есть вообще. Другие будут получать, а он пролетит мимо…
Третий тип хватает боевого слесаря за плечо и дергает на себя, а у заявителя на лице написана такая обида, что я чувствую себя великовозрастным хулиганом, что отобрал у маленького пацана шоколадную конфетку.
— Пошли отсюда, мужики! — третий посетитель, самый возрастной, ему уже под сорок, начинает выталкивать из кабинета «боевого», и от этих трех фигур, одетых в пропыленные спецовки веет такой безнадегой и тоской. Что я чувствую себя бюрократом, который лично придушил всю «правду» на Великой Руси.
— Мужики! — останавливаю я в дверях уходящих ремонтников: — На стул присаживайтесь и объясните спокойно, что у вас случилось и кому и что я обещал?
Через пять минут «линейщики» пьют чай, рассевшись на ободранных, «пролетарских» стульях, а я старательно сдерживаю рвущиеся из моей глотки маты и прочую нецензурщину.
Любимый нами всеми до безумия, генеральный директор Григорий Андреевич, недавно проводил очередную встречу с трудовым коллективом, обеспокоенным тем, что финансовое положение родного предприятия не улучшается, а задержка заработной платы, выраженная в шести месяцах, и не думает сокращаться. И плевать с высокой колокольни. Уважаемому трудовому коллективу, что такое положение царит по все стране, а конкретно в нашем городе работают только энергетики и транспортники. А остальные промышленные гиганты просто распродают то, что могут, в ожидании приватизации, коллектив хочет кушать каждый день, и что удивительно, не один раз в сутки. И ничего ты тут не поделаешь, несмотря на все ухищрения созданного на заводе коммерческого отдела, чьи сотрудники, с быстрыми, жуликоватыми глазами, день и ночь бьются, чтобы поменять бетонные блоки или трубы металлические диаметром… на живые деньги, потому что денег ни у кого нет, даже обесценивающихся каждый день рублей, а есть лишь эти бесконечные пластиковые тазики, гвозди «сотки» и корявые рабочие ботинки из задубевшей кирзы.
Поняв, что общение с коллективом он «не вывозит», дорогой наш генеральный директор, как какой-то, не к ночи помянутый, Трамп, популист из далекого будущего, решил резко сменить тему и оповестил закипающих рабочих, бригадиров и мастеров, что под его мудрым руководством в самое ближайшее время в девятиэтажном общежитии завода освободится чуть ли не пятьдесят комфортабельных квартир, в которые и будут заселены самые –самые нуждающиеся…
Закончив встречу с коллективом на такой позитивной ноте, господин генеральный директор покинул высокое собрание под жидкие аплодисменты, ну а ко мне, как я понимаю, двинулись, вооружившись всевозможными согласованиями, эти самые-самые…
Конкретно этот рабочий из котлотурбинного цеха имеет беременную жену и не имеет жилья, а совместная жизнь с тёщей на жилой площади последней, грозит разрушить эту молодую ячейку общества в самом начале ее существования, и ему обещал лично начальник цеха товарищ… а он обещал своей молодой супруге…
Вероятно, я, как честный и благородный человек, просто обязан был вручить этому молодому человеку, добытчику, мужу и будущему отцу. Ключи от своей квартирки в этом общежитии, которую я получил, пользуясь служебным положением, тем более, что я там не живу, опасаясь задержания, но я сдержал в себе этот душевный порыв.
— Ребята, я не знаю, что вам, и кто пообещал, но я вам прямо и откровенно скажу — квартиры, если и освободятся, то не ранее, чем через год, а может быть и два. И никто здесь ничего ускорить не может, так, как этим вопросом мне наш директор поручил заняться месяц назад, а там на законных основаниях живут такие же работяги, как и вы. У которых нет денег, но есть семьи.