Я старался следить за обеими половинами одновременно. Кеннеди, шепчущий что-то. Тупик, где он припарковался, серый в инфракрасном свете камер. Метка времени: 1.17 ночи. Меньше часа назад.
Затем изображение снаружи замерцало и превратилось в мужчину, то появляющегося, то пропадающего. На нем был такой же маскхалат, который носил Кеннеди, только он был покрыт полосками, мешающими компьютерному зрению. Для разных алгоритмов предназначались разные узоры, но если угадать, система слежения тебя просто не распознает. Мужчина появлялся, когда шевелился и тем самым нарушал паттерн, но потом выпрямлялся и вновь пропадал.
Он пропал с изображения, а Майк Кеннеди широко распахнул глаза, впервые его заметив, – полоски мешали только компьютерному зрению, не человеческому. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но тут в его лбу появилось круглое отверстие, и голова мотнулась назад и вперед. Призрак на камере снова замерцал: это мужчина в маскхалате развернулся и скрылся.
Я выронил планшет.
– Господи, дедушка, ты мне нафига эту жуть показываешь…
Он попытался меня ударить. Я этого ждал. Я оказался быстрее. Вовремя отошел. Меня тоже трясло.
– Больше ты меня не ударишь, старик. Никогда, понял?
Он побагровел, и во мне сработал инстинкт, натренированный за десять лет уклонений от конфликтов. Захотелось извиниться. В конце концов, у него на глазах застрелили друга.
Только его застрелили и у меня на глазах. Причем показали мне это без предупреждения и без моего согласия. Буквально насильно впихнули в лицо видео, разбудив в два часа ночи. Травмирующий, эгоистичный, мудацкий поступок. Я долго еще не забуду то, что увидел. И этот застреленный друг? Он хотел убить меня. У дедушки не было права так поступать. Он ведь взрослый человек. У него не было права.
– А ну слушай сюда, сопляк. Думаешь, можешь жить под моей крышей, питаться за мой счет и так со мной разговаривать? Еще и сейчас? Как будто мне мало говна, которое на меня свалилось? Нет уж, молодой человек. Нет уж. Иди отсюда, малолетний ублюдок, давай, пошел! Вали, пока я тебе все зубы не выбил! – Он трясся от ярости, буквально вибрировал, да так сильно, что его тонкие волосы разметались по всему лбу.
Без лишних слов я взял джинсы и куртку, засунул носки в карман и обул кроссовки, не потрудившись развязать шнурки. Протиснулся мимо дедушки – все еще трясущегося и воняющего даже сильнее, – пинком открыл дверь и вышел в ночь.
Ноги сами собой вынесли меня на Вердуго, а затем на пустую дорогу. Я свернул в сторону школы, как делал каждое утро, и на автопилоте двинулся в том направлении. У здания бассейна я немного успокоился и осознал, что идти в школу в половине третьего ночи нет смысла, поэтому свернул в сторону парка и добрался до детской площадки. Там сел на скамейку, снял кроссовки, вытряхнул песок, натянул носки и переобулся. Я все еще бесился, но теперь хоть немного соображал, и руки больше не тряслись.
Таких крупных ссор не случалось уже несколько лет, во многом – ладно, исключительно – благодаря тому, что я каждый раз ему уступал. Но сейчас я не хотел уступать. Если совсем начистоту, то никогда не хотел.
– Эй, – прошипел кто-то из-под горки, и я чуть не подпрыгнул.
– Господи, – сказал я. Точнее, рявкнул, и голос эхом прокатился по пустой улице.
– Тш-ш, – раздался голос. – Ты что там делаешь, братан?
– На скамейке сижу. А ты там что делаешь?
– Погодь, Брукс?
– Да. А это кто?
Из-под горки выбрался сначала один парень, затем второй. Когда они подошли поближе, я узнал в них Дэйва и Армена, двух дурней, с которыми мы познакомились еще в началке. И я прекрасно догадывался, чем они здесь занимались.
– Накурились среди ночи, а, придурки? – Я все равно улыбнулся. Типичные Армен и Дэйв.
– Не, – сказал Армен, но Дэйв все испортил, в тот же момент захихикав.
– Грибы едим, – сказал он. В сезон дождей грибы вылезали всюду: и на холмах, и даже в трещинах на асфальте и тротуарах, появляясь быстрее, чем рабочие успевали их убирать, чтобы потом уничтожить (или, по слухам, высушить и продать нужным людям).
– Посреди недели?
– Ну да. До выпуска месяц. Че париться? Жеребец брошен.
– Жребий, – поправил я.
– Жребий, – сказал Армен. – Странное слово. – Они снова захихикали. Как всегда. Сейчас-то они были под грибами, но они с третьего класса себя так вели. Простые ребята, не самые умные, зато добрые – никому никогда не грубили, никогда не вставали в спорах на чью-то сторону, даже когда на нее вставали все остальные. Армен с Дэйвом были местной развеселой Швейцарией – никогда не воевали, просто стояли в уголке и смешили друг друга.
Вот честно – именно они сейчас мне и были нужны.
– А еще грибы есть?
* * *
В итоге всю ночь мы так и просидели, подъедая грибы каждый раз, когда нас начинало отпускать. Где-то в половине четвертого Армен предложил прогуляться к каньону Брайс, пилить до которого было долго, но Армен сказал, что восходы там просто волшебные, так что туда мы и пошли.
Оказалось, он ошибался. Волшебными там были закаты. Солнце поднялось из-за холма у нас за спиной, окрасив весь Бербанк – аэропорт, центр, парк – в розовый. Смущенный Армен попытался уговорить нас забраться выше, на холм, чтобы посмотреть восход с той стороны, но Дэйв заметил, что когда они ходили туда в прошлый раз, то наткнулись на высокие заборы стоящих там домов, а я добавил, что на холм нам бежать полчаса, а солнце поднимется минут через пять. Тогда Армен напомнил, что мы всю ночь жрали грибы, гуляли и очень устали, так что мы легли на траву и смотрели, как постепенно светлеет город.
Потом стало жарко, мы чуть-чуть подремали, но сначала вылезли комары, потом люди с собаками, так что пришлось тащиться вниз по холму.
Ребята проводили меня до Гленоукс, и мы разошлись. В школу я не собирался. Знал, что после событий последних дней меня не будут ругать, поэтому медленно поплелся домой. Свинцовые ноги не слушались, веки опускались. Пешеходы и велосипедисты обходили меня стороной – видок у меня, наверное, был так себе.
У дома я остановился, не решаясь открыть дверь. Что меня ждало? «Вспыльчивый» дедушка? Или он ушел планировать похороны Майка Кеннеди с друзьями? Или они поджидали меня в гостиной, чтобы устроить взбучку, на которую дедушке уже не хватало сил?
А, похер. Я так устал, что