В доме стояла зловещая тишина. И почему я так подумал? Дома всегда было тихо, когда дедушка выходил или слушал подкасты, раскладывая пасьянсы на своем громадном планшете.
И все равно было в тишине что-то зловещее. Наверное, я тогда уже понял. Иначе почему не пошел спать? Я ведь безумно устал.
Но вот, не пошел.
– Дедушка? – окликнул я, переходя из комнаты в комнату. Его ключи лежали на кухне, обувь стояла у двери, поэтому я приблизился к его спальне, тихонько шепнул: – Дедушка? – как будто он спал.
Но я уже тогда знал, даже до того, как открыл дверь. Иначе зачем приподнял одеяло? Зачем коснулся ледяной кожи на шее? Зачем перевернул его обмякшее тело и приложил ухо ко рту, зная, что не услышу дыхания?
Позвонив в «Скорую», я сообщил, что дедушка умер во сне, а потом нашел на кухне самый большой стакан и налил себе холодного кофе. Сон надолго откладывался.
Глава 1
Дедушкин секрет
Я обожал здание мэрии Бербанка. Оно сочетало в себе все черты города, которые я любил: лаконичность дизайна с фресками и панно, чествующими солидарность рабочих. Но вместе с тем здание обладало театральностью стиля ар-деко, а из-за диснейлендовской принудительной перспективы фасад его казался в два раза выше, чем был. Над мэрией явно потрудился хороший архитектор, и плохо сняться на ее фоне практически невозможно. Неважно, кто выступал – мэр за трибуной или группа протестующих с плакатами, все равно ощущение было такое, словно смотришь кино.
Впервые я побывал там в девятом классе на уроке гражданского права. Нарядившись в костюмы для бар-мицвы и конфирмации, мы слушали заседание совета. Само заседание было скучным до усрачки, но здание мне запомнилось.
После этого я не был там несколько лет, но каждый раз испытывал прилив гражданской гордости, проходя мимо, так что экскурсия выполнила свою задачу. Уже потом, на первом году старшей школы, я начал общаться с ребятами, чьи родители состояли в Демократической партии социалистов Америки, и ходить с ними на ежегодные заседания Федеральной службы по трудоустройству и другие важные слушания. И я взглянул на это место свежим взглядом, заново оценив старую латунь и красивые деревянные панели в зале заседаний совета. Мне нравился даже вестибюль на первом этаже, куда отправляли людей, не поместившихся в основной зал.
Но когда я впервые вернулся туда после смерти дедушки, все изменилось. Я привык видеть на собраниях людей из его кружка республиканцев-националистов, требующих предоставить им гарантию занятости, и понимал, что меня обязательно сдадут. Но теперь дедушка умер, и я бы не удивился, подстереги они меня по дороге домой, чтобы облить кислотой или пустить пулю в голову.
Но я их не боялся. Мы пошли большой компанией – тридцать человек, все старшеклассники из Берроуз, – а на лестнице перед зданием встретились с еще несколькими группами. Так и болтали с ними, пока возрождатели Америки сверлили нас взглядами из-под козырьков красных потрепанных кепок. Выцветших, как старые боевые ленты.
Мэрия проводила заседания по трудоустройству раз в год, и каждый год на них приходила толпа престарелых белых мужиков, которые требовали от комитета Федеральной гарантии занятости финансирования организаций, посвященных роспуску этого самого комитета (как и любого комитета, связанного с «Новым Зеленым курсом»). Поначалу они просто издевались, но теперь треть выделяемых программой рабочих мест отходила им, что мешало городу финансировать действительно важные организации, включая (что иронично) сиделок, которые убирались у этих старперов дома, помогали им мыться и подстригали изгороди. Как-то дедушка даже спорил с друзьями, можно ли считать это социальным обеспечением, но потом кто-то из них заметил, что Айн Рэнд получала пособие по безработице, и на этом дискуссия завершилась.
Когда двери открылись, мы поднялись по лестнице отдельными группками, но многие стариканы воспользовались лифтом и вышли прямо к нам. В итоге к моменту прохождения металлоискателей, где и так всегда царила неразбериха, мы все слились в одну большую толпу. Старики, разумеется, начали толкаться первыми, потом кто-то из нас пихнул их в ответ, и не успели мы опомниться, как все начали кричать и ругаться. Затем кто-то из республиканцев назвал наших ребят «гастарбайтерами», и поднялся вой.
Я стоял в конце очереди за худым рыжим парнем с блокнотом, где он постоянно записывал что-то маленьким карандашиком. Когда крики перешли все возможные границы, он оторвался от своего занятия и посмотрел мне в глаза.
– Что там такое? – спросил он, вытянув шею. Он был невысоким, каким-то неловким и странным, а на груди его красовался огромный бейджик с ником @МАМКИНХОХОТАЧЧЧ, который я предпочел бы заметить до того, как поймал его взгляд.
– Политика, – пожав плечами, ответил я как можно громче. – Сегодня заседание по трудоустройству.
Он озадаченно уставился на меня, потом осознал сказанное и тоже пожал плечами.
– А, это меня не интересует. Я на открытый микрофон пришел. Ты тоже сюда выступать?
– Нет, – ответил я. – Я за политикой.
Фыркнув, он снова уткнулся в блокнотик.
Согласно уставу Бербанка, на каждом заседании обязательно отводилось время под публичные высказывания, где все желающие могли выступить с любыми комментариями на тему. Когда много лет назад их попытались засудить за сокрытие информации, они пообещали вести прямую трансляцию и выкладывать записи заседаний на «Ютьюб», пока тот еще существовал, а потом перешли на «Гостьюб» – дочку «Ютьюба», оставшуюся после его развала.
Никто не знает, кому из комиков первым пришла в голову мысль превратить публичные высказывания в площадку для стендапа, но ходили слухи, что добрую половину ныне известных комиков обнаружили как раз на этих трансляциях, после чего они и прославились в интернете.
В итоге все юмористы слетались на них, как мухи, а рассмешить членов городского совета и мэров – и уж тем более людей, которые пришли поговорить о разделе территории и финансировании школ, а в итоге слушали клоунов, скачущих перед подиумом, – было тяжелее, чем народ в баре, и потому любой смех был в тысячу раз ценнее.
За этим рыжий сюда и пришел, и именно поэтому на его груди красовался ник, написанный огромными печатными буквами. Я понятия не имел, насколько смешным будет его материал, но «МАМКИНХОХОТАЧЧЧ» с тремя «ч» не предвещало ничего хорошего.
Ругань впереди стихла, и мимо меня пронеслись сначала республиканцы, которых явно выгнали за плохое поведение, а затем несколько ребят из нашей компании – в лицо я их знал,