Просматривая свои записи о расследованиях Шерлока Холмса за 1882–1890 годы, я обнаруживаю среди них столько необычных и интересных, что мне трудно решить, какие выбрать, а какими пренебречь. Часть из них тем не менее была уже опубликована в газетах, иные же не дали повода для проявления тех особых талантов, которыми мой друг столь щедро наделен, меж тем как именно они составляют главный предмет моих заметок. Случалось, его аналитический ум пасовал и рассказ остался бы без концовки, в других делах полной ясности добиться не удалось и результаты бывали основаны скорее на догадках и предположениях, нежели на безупречных логических доказательствах, которые Шерлок Холмс так ценил. Но вот передо мной одно из таких дел: подробности его столь примечательны, а конечные выводы столь поразительны, что мне непременно хочется ознакомить с ним читателя, пусть даже кое-что в нем до сих пор остается – и, вероятно, навсегда останется – загадкой.
В 1887 году нам довелось расследовать много дел, как интересных, так и не очень. Среди заголовков моих записей за эти двенадцать месяцев я нахожу историю с апартаментами Парадоля; с Обществом попрошаек-любителей, которое содержало роскошный клуб в подвале под мебельным складом; факты, связанные с исчезновением британского барка «Софи Андерсон»; странные приключения Грайс-Патерсонов на острове Уффа – и, наконец, случай с отравлением в Камберуэлле. Что касается последнего, то, помнится, Шерлок Холмс завел часы умершего и доказал, что в прошлый раз их заводили двумя часами ранее, а стало быть, жертва отправилась в постель не ранее этого времени – важный вывод, существенно облегчивший расследование. Все перечисленное я, возможно, опишу позднее, но ни один из этих случаев не представляет ничего столь необычного, как странная цепь событий, ради которой я взялся сейчас за перо.
Стояли последние дни сентября, и ветры равноденствия набрали особую силу. Они завывали весь день, в окна барабанил дождь, и даже нам в центре огромного рукотворного Лондона пришлось отвлечься ненадолго от обычной жизненной рутины и осознать присутствие могучих стихийных сил, которые, как дикие звери в клетке, рычат на человечество из-за решеток, воздвигнутых цивилизацией. Близился вечер, ураган бушевал все яростней, ветер в каминной трубе рыдал и всхлипывал подобно ребенку. Шерлок Холмс сидел у камина и мрачно снабжал пометками свои записи о преступлениях; я, по другую сторону от камина, погрузился в одну из прекрасных морских историй Кларка Рассела, так что перестал различать, ревет непогода за окном или на книжной странице, плещет дождь или бушуют морские волны. Жена отправилась навестить свою тетушку, и я на несколько дней вновь водворился в своем прежнем обиталище на Бейкер-стрит.
– Похоже, звонит колокольчик. – Я поднял взгляд на своего друга. – Кто это может быть? Наверное, кто-то из ваших друзей?
– Друг у меня один, и это вы. Я никого к себе не приглашаю.
– Тогда клиент?
– Если так, случилось что-то серьезное. В подобную погоду и в подобный час никто без особого повода не явится. Но сдается мне, это кто-нибудь из закадычных подруг нашей домохозяйки.
Однако Шерлок Холмс ошибся: в коридоре послышались шаги и кто-то постучал в дверь. Дотянувшись своей длинной рукой до лампы, Холмс отвернул ее от себя и направил на пустой стул, куда должен был сесть посетитель.
– Войдите! – пригласил он.
Гость оказался молодым человеком лет двадцати двух, холеным и щеголеватым, с изящной осанкой и учтивыми манерами. Длинный блестящий дождевик и зонтик, с которого бежала вода, свидетельствовали о царившей снаружи непогоде. Молодой человек тревожно осмотрелся в свете лампы, и я заметил бледность его лица и несчастный, словно угнетенный какой-то тревогой, взгляд.
– Должен просить у вас прощения. – Посетитель поднес к глазам пенсне в золотой оправе. – Надеюсь, я вам не помешал. Похоже, вместе со мной в вашу уютную комнату проникли дождь и ненастье.
– Давайте сюда зонтик и плащ, – сказал Холмс. – Пусть повисят на крючке и обсохнут. Вижу, вы явились с юго-запада?
– Да, из Хоршема.
– Смесь глины и мела, которую я вижу на ваших ботинках, ни с чем не перепутаешь.
– Я пришел за советом.
– Нет ничего проще, чем давать советы.
– И за помощью.
– А вот это не всегда так просто.
– Я слышал о вас, мистер Холмс. Майор Прендергаст рассказывал, как вы спасли его, когда случился скандал в клубе Танкервилль.
– А, ну как же. Его ложно обвинили в шулерстве.
– Он говорит, вы можете все.
– Он преувеличивает.
– Говорит, никто и никогда не брал над вами верх.
– Я терпел поражение четырежды: три раза от мужчин и один от женщины.
– Но чего стоят эти поражения рядом с вашими победами, которым нет числа?
– Да, в большинстве случаев мне сопутствовал успех.
– Тогда и в моем случае на это можно надеяться.
– Прошу, подсаживайтесь к огню и ознакомьте меня с вашим делом.
– Оно очень необычное.
– С обычными ко мне не ходят. Я – последняя инстанция.
– И все же, сэр, не уверен, что вам, при всем вашем опыте, доводилось слышать о тайнах и загадках, сравнимых с теми событиями, которые приключились с моей семьей.
– Вы меня заинтриговали. Прошу для начала перечислить основные факты, а затем я расспрошу вас о подробностях, которые сочту важными.
Молодой человек придвинул к камину стул и расположил свои промокшие ноги поближе к огню.
– Зовут меня Джон Оупеншо, – начал он, – однако мои собственные обстоятельства, насколько понимаю, не имеют отношения к этой жуткой истории. Она перешла ко мне по наследству, поэтому, чтобы ознакомить вас с фактами, вернусь к тому, от чего все пошло.
Надо сказать, что у моего деда было два сына: дядя Элайас и мой отец, Джозеф. Отец владел небольшой фабрикой в Ковентри, которую он расширил с изобретением велосипеда. Он запатентовал надежные шины Оупеншо и достиг такого успеха, что смог за хорошие деньги продать свое дело и удалиться на покой.
Элайас, мой дядя, еще в юности эмигрировал в Америку и сделался плантатором во Флориде, где, по слухам, очень процветал. Когда началась война, он пошел в армию Джексона, потом сражался под началом Худа и дослужился до чина полковника. После того как Ли сложил оружие, дядя вернулся на плантацию и оставался там три или четыре года. Году в тысяча восемьсот шестьдесят девятом или семидесятом он вернулся в Европу и приобрел небольшое поместье в Сассексе, близ Хоршема. В Штатах он обзавелся очень крупным состоянием, а уехал оттуда потому, что питал отвращение к неграм и был недоволен политикой республиканцев, давших им право голоса. Он был своеобразный человек,