Так мы жили много дней. Устраивали ночлег там, где нас заставала ночь, и возвращались домой, только когда палатка нуждалась в мясе или когда лагерь переходил на новое место. Прошло лето, и за все это время мы ни разу не видели зверя, которого искали. Дважды за это время я умирал, и каждый раз на более продолжительное время, чем раньше. Я совсем пал духом. Я не сомневался в сказанном мне во сне и был уверен, что старик говорил правду, но чувствовал, что умру раньше, чем сумею выполнить его указания. От гор Белт мы перешли на Желтую реку; оттуда, переправившись через нее, к горам Сноуи. Затем наступила зима, на высоких склонах выпал снег, спускавшийся все ниже и ниже, пока горы не побелели до самой равнины. Теперь ничто, случившееся ночью, не осталось бы скрытым от меня: куда бы я ни пошел, снег рассказывал мне обо всех событиях как лучший свидетель. Вот здесь шли, паслись, играли и отдыхали олени и вапити; здесь бродил медведь, переворачивая бревна и камни. Я находил следы волков, койотов, рыси, лисиц; все они охотились на свой лад, чтобы набить себе брюхо. Но что это за куча ветвей кустарника, сучьев и листьев, грязного снега и земли? Из кучи торчит рог. А вот дальше кровь: что‐то тащили по снегу. Ага, вон там, прямо вон там следы, большие круглые отпечатки лап, близко друг к другу. Здесь ночью горный лев набросился на самца оленя, убил его, наелся досыта, а остальное оттащил к логову и прикрыл валежником, какой смог наскрести. Так я объяснил все это жене. «И горный лев не ушел далеко отсюда, – добавил я, – брюхо его наполнено. Он лежит где‐нибудь поблизости и спит».
Но что же делать? Спрятаться и ждать возвращения зверя? Он может не вернуться до поздней ночи, и тогда я его не увижу. Или, приблизившись, почует меня, повернет назад и больше не появится. Нет, надо выследить его. Я пойду так же осторожно, как шел сам горный лев, подползая к оленю, готовясь к прыжку. Я увижу его раньше, чем он проснется и заметит меня; я убью его там, где он лежит. Так я обдумывал свой план. Я объяснил жене, что она должна следовать за мной в отдалении: чтобы временами видеть меня, но не ближе. Жена радовалась. «Ты его обязательно убьешь», – говорила она.
Я был счастлив и взволнован. После стольких месяцев наконец найден след, по которому можно идти, и притом на снегу, а это все равно что увидеть вдалеке зверя и приближаться к нему. Подумай же, друг, подумай, какое я испытал отчаяние, когда обнаружил, что почти на виду у нас, около засыпанной туши оленя, зверь лежал на большом бревне, видел, как мы разговариваем, и большими прыжками скрылся в темном лесу! Этого я не мог вынести. Снова у меня закружилась голова, я зашатался и умер еще раньше, чем упал на снег.
На этот раз жена доставила меня домой, вернувшись за лошадью для меня. Много дней я пролежал в палатке, слабый, с отчаянием в сердце. Я совершенно пал духом. Друзья приходили подбодрить меня. Жены их приносили отборное мясо, языки, сушеные ягоды, суп, всякие вкусные вещи. Мы хорошо питались, и день ото дня силы мои восстанавливались. Наконец как‐то вечером один мой друг, уезжавший на охоту, вбежал в палатку. «Кьи! – сказал он, – у меня для тебя хорошие новости. В верхнем конце одного каньона, идя по следам раненого оленя, я нашел отверстие среди камней. От него к воде ведет хорошо утоптанная тропа; у воды она разделяется на много маленьких тропок. Там живет горная львица со своими детенышами. Я не спугнул их, даже не убил оленя, которого выследил до того места, но немедленно отправился сюда рассказать тебе об этом».
У меня опять появилась надежда, и с рассветом я отправился к тому месту вместе со своим другом и женой. Мы поехали на юг, затем вверх по реке, привязали лошадей и вошли в каньон с высокими стенами. Оттуда было недалеко до пещеры. Ночью выпал снег; к пещере вели совсем свежие следы. В ней находились мать и трое детенышей, уже подросших. Они сидели где‐то там в темноте, может быть, наблюдая за нами.
Я боялся, конечно. Бывало, что горные львы убивали людей, проникавших в их логово. А у этой пумы были детеныши; тем более свирепо будет она защищаться. Да, я боялся, но, несмотря на это, должен был войти внутрь. Не все ли равно, умереть там или где‐нибудь в другом месте от болезни, которая меня мучает. Я приготовился войти в логово. Жена моя плакала и просила меня не ходить; друг мой предложил дождаться выхода зверей. Я как следует уложил затравку на полке ружья, взял нож в зубы, встал на четвереньки и пополз внутрь. Вход представлял собой узкую, низкую дыру в стенке каньона; я своим телом почти совсем заслонил свет, но все же его оставалось достаточно, чтобы смутно видеть, что впереди. Я прополз немного и увидел перед собой два красно-зеленых огонька: широко раскрытые огромные глаза. Я пригнулся пониже, чтобы впустить больше света, и увидел старую пуму, ее уши, туго прижатые к голове; увидел, как кончик ее хвоста ходит из стороны в сторону. Пума заворчала, негромко, без злобы. Она лежала на брюхе, и ее передние лапы двигались вперед-назад, отыскивая надежную точку опоры: она готовилась к прыжку. Менее ясно я видел позади