Важная деталь: документом зафиксировано присутствие среди городских советников Аккаттабриги. О чем говорили они в тот день с сыном Катерины? Не исключено, что за время ожидания Аккаттабрига не раз пригласит Леонардо в Кампо-Дзеппи: попробовать вино прошлогоднего урожая, поболтать с подросшими сестрами, старшая из которых уже сама успела стать женой и матерью. 29 июня Леонардо наверняка поприсутствует и на большом празднике в честь бракосочетания своей сестры Марии с крестьянином из Фальтоньяно, Андреа ди Паскино. А после, когда Аккаттабрига, сестры и гости разойдутся спать, побудет немного наедине с матерью, сможет взять ее за руки или молча, не говоря ни слова, заглянуть в глаза.
Имя любимого дяди Франческо встретится в записях Леонардо еще не раз. Фраза «Франческо д’Антонио во Флоренции и его прият. из Бачерето должны мне MCCCCIIII [129] флорина» при такой невероятной сумме долга кажется скорее шуткой в адрес дяди, особенно когда рядом мы находим карикатурный профиль добродушного, улыбчивого лица с большим носом, столь же ироничное латинское выражение «in dei nomini ammen anno domini ammen Francesco d’Antonio» [130] и подпись в общепринятом отображении «E / Lionard» [131], [132]. Те же слова возникают и на другом листе, снова в сопровождении подписи: «in dei nome amme[n] / Io Lionardo» [133]. И это не просто слова, а та самая формула, что появляется в начале каждого документа, составленного сером Пьеро за всю его долгую жизнь.
Фраза «in nomine dei» встречается и на листах со схематическим изображением станков для стрижки сукна и златоткачества – явный признак не только интереса Леонардо к текстильной промышленности, преобладающему сектору местной экономики от Прато до Вальдиньеволе, которым на протяжении долгих лет занимался дед Антонио [134], но и желания облегчить при помощи машин монотонный, отупляющий ручной труд, где заняты прежде всего женщины вроде его матери Катерины. Тогда же, под впечатлением от бесед с дядей Франческо и от его новообретенной профессии мельника, Леонардо начинает проектировать и гидравлические механизмы для мельниц [135].
Как ни странно, именно в период разлада и одиночества Леонардо считает нужным записать имена людей, которых знает, навещает и любит, словно желая ощутить присутствие друзей, когда их нет рядом.
На одном листке он пишет: «Ванте ди Франческо да Кастелло Фиорентино и комп.» [136]. На другом, после фразы «я обнаружил в дни былые, когда меня о том спросили» и строчки из Петрарки («Коль не любовь сей жар…» [137]), заносит на удивление четким почерком в общепринятом отображении, слева направо, имена Бернардо ди Симоне, Сальвестро ди Стефано, Бернардо д’Якопо, Франческо ди Маттео Бончани, Антонио ди Джованни Руберти и Антонио да Пистойя. На обороте, рядом с повторенными еще раз именами Бернардо ди Симоне и Бернардо ди маэстро Якопо, мы снова читаем имя дяди Франческо: «Франческо д’Антонио / Франческо д’Антонио ди сер Пьеро» и фрагмент начала письма, в котором ощущается горечь этих нескольких месяцев: «Как известно вам со слов моих во дни былые, ни единого / друга у меня нет»; «зима, зима / что хочет / что хочет влезть в твои дела» [138].
У Леонардо нет не только друзей, но и денег. Снова помогает отец: не напрямую, конечно, а через своих приятелей-евреев из еврейского банка Эмполи, которые предоставляют молодому художнику небольшую ссуду размером в одну лиру и 14 сольди. Именно так имя «Лионардо да Винчи» появляется в списке должников банка, вынесенном сером Пьеро 20 ноября 1478 года на арбитражное разбирательство [139].
В общем, с возвращением торопиться не стоит, лучше пока пересидеть в Винчи. Тем более что папа наложил на Флоренцию интердикт, началась война, а вместе с войной пришла и чума, которая свирепствует с сентября и продлится, то затихая, то разгораясь снова, не менее трех лет. Все вокруг замирает: гражданская и общественная жизнь, торговля, спрос на услуги художников. Как пишет хронист Лука Ландуччи, «горожане крайне напуганы, и желающих работать нет».
Однако уже к концу года Леонардо удается вернуться во Флоренцию и возобновить занятия живописью. Об этом свидетельствует краткая датированная запись, знаменующая, как это часто будет случаться в его работе и жизни, новое начало, время безграничного счастья и грандиозных творческих планов: «Д[ека]брь 1478 | Начал 2 • Девы • Марии». На том же листе можно прочесть имена друзей, которые художник имеет обыкновение записывать: «и прият. из Пистойи / Фьораванти ди Доменико во Флоренции – друг / мой самый любимый, он мне как / во имя Госп[ода] / мой самый люб[имый]»; и рядом, среди зарисовок неких механизмов, два обращенных друг к другу профиля: зрелого мужчины и юноши [140].
Налицо явное возрождение после весенне-летнего кризиса, и в этом возрождении Леонардо снова приходит к Мадоннам. В данном случае речь идет, вероятно, о произведениях, которые традиция и критики назовут «Мадонной Бенуа» и «Мадонной с котом», однако среди рисунков Леонардо развитий этого сюжета множество, причем все они в целом схожи, хотя и отличаются в деталях: можно упомянуть, например, так называемую «Мадонну с чашей для фруктов» [141].
МАДОННА БЕНУА
В последних флорентийских Мадоннах Леонардо приближается к более зрелой концепции пространственности и движения. Это новая свобода живописного языка, достигнутая благодаря развитию графической техники проработки рисунка пером и тушью, а зачастую и акварелью.
Так называемая «Мадонна Бенуа» является частью этой эволюции форм и идей, о чем свидетельствуют многочисленные наброски к другим, так и не написанным Мадоннам. До сих пор неясно, была ли эта картина начата во Флоренции и завершена в Милане или же осталась во Флоренции, о чем, похоже, свидетельствует ее влияние на аналогичные работы Лоренцо ди Креди и Филиппино Липпи.
Как и в «Мадонне с гвоздикой», улыбающаяся Богородица протягивает младенцу два цветка крестоцвета, а младенец задумчиво смотрит на них, не понимая, брать или нет. Вероятно, эти небольшие цветочки с белыми лепестками в форме креста – еще один символ Страстей. В окне сверху справа видно чистое голубое небо. На платье Богородицы та же застежка с хрустальным кабошоном, предстающим зеркалом невидимого нам