Но лозы ползли упрямо
опять на старое место.
И вот гляжу – захлестнули
колодезную веревку.
Что делать! Теперь к соседям
хожу с утра за водою [80].
Кан Садзан
* * *
Вот уже двадцать с лишним дней
наше селенье обходит дождь.
На перекатах начала
пересыхать и мелеть река.
В полдень стрекочет что есть сил
в храмовой роще рой цикад.
Форель в тени домов продает
мальчик, пришедший с окрестных гор.
* * *
Над домом моим в селенье лесном
из звезд холодных блестящий нимб.
Случайное облачко зацепив,
к нему вершиной примерз кипарис.
В соседнем дворе суета и шум,
да вот непонятно – из-за чего?
Ах, это охотники принесли
оленя, подстреленного в горах!
* * *
В южном зале светильник
нарочно не зажигаю.
Льется в сумраке ночи
цикад безумолчный стрекот.
Вместе с гостем любуюсь:
вдали над горной грядою,
Кроны сосен объемля,
луна огромная всходит…
* * *
Ленивый мальчик-слуга
еще не подмел у ворот.
Снег грушевых лепестков
вечерним ветром согрет.
Две бабочки взапуски
кружатся в танце хмельном.
То в южном зале они,
то в северный полетят…
* * *
Ветер яростный тронул
ветви цветущей сливы —
Лепестки опадают
прямо в кресло поэта.
Глядь – цветок возвратился
и уселся на ветку.
Присмотрелся получше —
да ведь бабочка это!
ИСТОРИЯ, УСЛЫШАННАЯ НА ДОРОГЕ БИТТЮ
Люди в деревне словно с ума посходили.
Только и слышно: «Чиновник с ревизией прибыл!»
Дня не проходит, как снова у старосты в доме
Ломится кухня от самой изысканной снеди.
ЧИТАЮ ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ
Снег на горную хижину лег.
Сгустились тени дерев.
Смолкли дальние колокола.
Ночь безмятежно тиха.
Книги неторопливо собрав,
в раздумье долго сижу.
В лампе синяя нить фитиля —
дум на тысячи лет.
Рай Санъё
* * *
Встретил в пути корейцев,
потомков пленников давних,
Что ремеслом гончарным
кормят свою деревню.
Радостно, право, думать,
что из японской глины
Лепят они поныне
в форме корейской сосуды [81].
* * *
На ярмарке повстречал я приезжих торговцев с Юга.
Они пополам с китайским на варварском говорили,
Но знали отлично цены имперским кистям и туши,
Потому что бывали дважды в самом Пекине.
МОНГОЛЫ ИДУТ
Вихрь над морем Цукуси мраком окутал небо.
Что за орды сокрыли гладь морскую от взора?
Это идут монголы! С севера надвигаясь,
На восток и на запад, ненасытные, рвутся.
Запугали, злодеи, вдову из семейства Чжао [82],
А теперь, укрепившись, Стране Мужей угрожают.
Словно в котле вскипает ярость Таро Сагами [83].
Воины, стражи моря, в бой как один готовы.
Это идут монголы! Мы не ведаем страха!
Лишь с Востока приказов, что гор превыше,
страшимся.
Так вперед! Без пощады перережем проклятых,
Дружно мачты повалим, на корабли взобравшись,
В плен возьмем полководцев, грянем мы
клич победный.
Но горе нам! Вихрь с Востока относит в море
армаду —
Не даст он мечам японским омыться в крови
шакалов.
ПРОВОЖАЮ ДОМОЙ МАТУШКУ
Ветер с востока матушку встретил
по прибытье в столицу.
Северный ветер ее провожает,
будто бы прогоняет.
Всюду тогда от деревьев цветущих
лилось благоуханье.
Нынче же всюду промозглый холод,
снег лежит на дорогах.
Я с петухами встаю, обуваюсь,
выхожу к паланкину.
Что-то неможется мне сегодня —
держат нетвердо ноги.
Да не об этом мои заботы —
с матушкой расстаемся!
Я наливаю матушке чарку,
себе наливаю другую.
Двор постоялый зарей подсвечен,
иней морозный тает.
Сыну сравнялось уже полвека,
мать – на восьмом десятке.
Вот уж не часто на свете встретишь
столь счастливую пару!
Сколько же путников поспешает
с Севера в южные веси!
Да только едва ли меж них найдутся
такие родные души.
Янагава Сэйган
* * *
За пределом столицы, как море, бушует весна…
Певчих птиц ты любил да цветы, а чинов не желал.
Но напрасно гордится возвышенным сердцем поэт —
В ветхом рубище, нищим, кто в силах по свету бродить?
Травы блекнут. В тумане твой дух к небесам воспарил.
Дождь над горною кручей. Как зябко в могиле костям!
Помню, скоро увяла под ветром глицинии ветвь,
Оплетавшая гроб, что был тоньше древесной коры.
НАГАСАКИ
Горные пики полукольцом
пронзают простор небес.
Тучи над морем, деревья меж скал
в мареве голубом.
Сгрудились тесно, один к одному,
в жилых кварталах дома.
Храмы по склонам окрестных гор
выстроились чредой.
Вот на закате прогудел
в голландской фактории гонг.
Вьются под ветром вечерним флажки
на китайских судах.
Уж двести лет благоденствуем мы,
нашествий не страшась.
Варвары только заходят в порт,
чтобы уйти назад.
НА СМЕРТЬ ПОЭТА РАЙ САНЪЁ
В столице под вечер дождь моросил
и ветер осенний был студен.
Я перед отъездом сложил строку,
чтоб пару составить твоим стихам.
На желтых цветах от лампады блик —
все, все унеслось, как вчерашний сон…
Уже на Востоке услышал я,
что друга не стало, – и мир померк.
Премудрость истории никогда
никто не постигнет так, как ты.
Твой стих обнажен до самой кости.