— У тебя температура, — сказал Раффаэле, взглянув на меня; не знаю, как он догадался. Может, я дрожала, может, просто была влюблена. У входа он поднял меня на руки и понес наверх. С легкостью Геркулеса, рыцаря или отца. Последний раз меня носили на руках в восемь-девять лет. Я обмякла в его могучих руках, доверив свое тело, свою жизнь мужчине, которого летом должна была оставить. Я не смотрела вниз, на каменные ступеньки в темноте, я глядела на его сосредоточенное лицо. На глаза наворачивались слезы, не знаю, от радости или грусти. Я даже не понимала, почему так растрогалась. Может, дело было именно в температуре. Дома Раффаэле положил меня на кровать и медленно раздел. Он сам разделся, залез под простыни и прижал меня к себе.
— Отдай мне свою температуру, — прошептал он, — отдай ее мне.
— Нет, ты не должен болеть.
— Я хочу заболеть и умереть, именно сегодня, когда я счастлив. Я не хочу больше просыпаться в этот дерьмовом мире. Я хочу умереть сейчас, в твоих руках.
— Нет, Раффаэле, не говори так, — молила я его, а мои зубы стучали, как у пластиковых черепов на Хэллоуин. — Ты должен жить и жить долго.
— Ты не понимаешь, — сказал он, зарывшись лицом в мои волосы. — Я умираю от этой любви, умираю…
Мы прижались друг к другу, мы оба дрожали. Наверное, дело было в температуре, но я чувствовала себя бесплотным духом, готовым оторваться от тела. Не тем возвышенным духом, как во время моего поста, а безумным привидением, которое не может покинуть этот мир, как жители Бронкса, неспособные оставить свои дома.
Глава 13
Мотоцикл сердито прыгал по переулкам, мое сиденье было похоже на трамплин. Обычно, въехав в свой район, Раффаэле с уважением снижал скорость, кивал старшим и махал рукой детям. Это было его королевство, и он знал все его недостатки, каждую зазубрину дороги так же хорошо, как шрамы на своем лице. Раффаэле знал, где был выбит булыжник, где шаталась водосточная труба, где стекала мыльная вода, где капало с дырявых цветочных горшков, и обычно объезжал эти места с закрытыми глазами. Но сегодня он прочесывал свой район, как торопящийся полицейский, не утруждая себя объездом футбольных мячей или ям, фактически нацеливаясь на них. У меня болели ягодицы, болели предплечья; из-за того, что я вцепилась него, у меня болело все. Раффаэле хотел меня наказать за что-то, я это чувствовала.
В подтверждение моей догадки дома у сестры он хлопнул дверью, сорвал с себя куртку и заорал от злости. Потом побежал в спальню, схватил подушку и начал ее избивать. У меня свело живот. Сложенная пополам подушка лежала на кровати, и Раффаэле с ненавистью смотрел на нее, занося кулак. Он сильно дрожал.
— Что-то случилось? — спросила я сдавленным голосом, меня тошнило от неизъяснимой вины. Я отчаянно пыталась сообразить, в чем дело. Мысли в голове сновали туда-сюда, словно мыши бегали в картонном лабиринте.
Раффаэле не ответил, лишь провел рукой по волосам.
— Я сделала что-то не то?
— Да, — резко выкрикнул он.
— Что? — пролепетала я. — Что я сделала?
— Сама знаешь.
— Нет, не знаю. Не знаю!
Я растерянно смотрела на Раффаэле с другого края кровати. Дневной свет освещал часть его лица, как у персонажей на картинах Караваджо, а адамово яблоко словно делило его пополам. Лицо Раффаэле казалось трагикомической черно-белой маской. Это был человек, способный на невероятную страсть и на леденящую душу ненависть. Почти гротескная несочетаемость, как два лица моей сводной сестры, как американка и японец, которые пытаются жить вместе.
— Значит, я должен тебе намекнуть? — сказал он на неаполитанском, медленно, смакуя горькие слоги. — Парикмахер.
— Парикмахер?
— Ты дурочку из себя не строй, — он повысил голос, — имя Серафино тебе ни о чем не говорит?
Как свет в конце тоннеля, меня озарило осознание. Серафино был стажером в парикмахерской, куда ходила Анита. Он попросил меня позаниматься с ним английским. У Серафино были брови дугами и тонкие запястья. После окрашивания он всегда мыл голову клиента шампунем и массировал ее. Единственная цель в жизни Серафино — поступить в школу моды в Лондоне. Я рассказала Раффаэле о парикмахере с радостью, думая, что сейчас недоразумение разрешится. Что вскоре мы упадем на кровать, как дети после слишком подвижной игры.
— И ты согласилась?
— Да.
— Объясни-ка, он именно английским хочет с тобой заниматься?
— Да, не только грамматикой, но и просто поболтать.
— Ах, просто поболтать, — повторил Раффаэле с сарказмом, словно обращаясь к невидимой публике, спрятанной в тени. — Он просит у моей девушки приватные уроки языка!
Меня больше не тошнило, но и заниматься любовью не хотелось.
— Извини, а ты откуда знаешь?
— У меня свои источники. Свои шпионы.
Это меня не удивило. Но и не расстроило так, как должно было. С одной стороны, это значило, что Раффаэле мне не доверял, но с другой — что он защищал меня от грубости и домогательств в этом мире. Так или иначе, я засомневалась в профессионализме шпионов Раффаэле. Если бы они были повнимательнее, то доложили бы ему, что стажер-парикмахер совершенно точно гей, причем не умеет этого скрывать так, как кузен Раффаэле.
— Ты ревнуешь, что ли?
— Нет. Но если ты встретишься с ним еще раз, я за тобой больше не приеду.
— Ты преувеличиваешь.
— Слушай сюда, — сказал он, наставив на меня палец, — скажешь парикмахеру еще хоть одно слово — и между нами все кончено.
Я была оскорблена не столько словами, сколько этим тыкающим в меня пальцем.
— Я что, не могу разговаривать с людьми? Мне нельзя иметь друзей?
— Да кто тебе это сказал? — ответил Раффаэле, скривившись. — Болтай с кем хочешь, мне насрать.
Гнев охватил меня целиком, с ног до головы. Если бы кровать не была уже разобрана, я бы разбросала простыни, разорвала бы зубами ткань, пропитанную сексом, потом и слезами. Если бы рядом был нож для масла, я бы схватила его и ударила Раффаэле в мягкий живот. Повернула бы лезвие два, три, четыре раза, пока его красивая белая рубашка не пропиталась бы красным, пока бы он не издал крик боли. Я схватила подушку и бросила в Раффаэле, но у него были хорошие рефлексы, и он поймал подушку на лету и тяжело положил ее на кровать.
— Сейчас я объясню тебе, как тут устроена жизнь. Есть люди, которые вынюхивают повсюду, как охотничьи псы, только чтобы найти хоть