Постройки Гропиуса тоже не соответствовали идеальным представлениям Кандинского об архитектуре, однако Гропиус всегда оставлял жильцам возможность исправить то, что их не устраивает, по своему усмотрению. Впрочем, Гропиус очень редко соглашался с самовольными переделками. В Дессау нам ничего другого не оставалось, как подогнать его архитектурную концепцию под наши собственные требования к жилью. Феликс Клее называет нашу квартиру в Дессау «жилищем муз», и это говорит о том, в какой мере нам удалось творчески преобразовать архитектуру Гропиуса, в сущности прозаическую. «Когда мы шли к Кандинским, — вспоминает Феликс Клее, — мы всегда говорили: „Сейчас пойдем в музей Восточной Азии“» {150}.
Несмотря на выдающиеся профессиональные качества Миса ван дер Роэ, после его назначения на пост ему пришлось столкнуться с большими трудностями. Группы радикалов осложняли ему работу, интригуя и склочничая при каждом удобном случае. Поскольку он ясно понимал, что Школа сможет вернуться к прежним принципам лишь при строгом руководстве, он издал устав, отличавшийся известной авторитарностью. Я знаю, что ему самому это претило, и тем не менее он вынужден был поступить так для пользы дела.
В начале семестра 1931 года Жан Лепьен, как и все студенты, получил письмо следующего содержания: «Подписав этот документ, я обязуюсь регулярно посещать занятия, не сидеть в столовой дольше обеденного времени, не задерживаться в столовой по вечерам, избегать политических дискуссий, не шуметь в городе, выходить только прилично одетым и т. д. и т. п. Подпись». Лепьен отреагировал на это возмущенно: «Я разорвал эту бумажку и без марки отправил обратно в Баухаус. На этом мое пребывание там закончилось» {151}.
Сюзанна Маркос-Ней, как раз только начинавшая в это время учиться в Баухаусе, тоже описывала удручающие подробности своего пребывания в Школе: «Новеньких вели в кабинет директора, где они давали клятву, что будут вести себя достойно. Это было не слишком приятно. Здания мастерских, так называемый „дом Преллера“ {152}, больше не существовало, столовая после обеда закрывалась. Иными словами, прежняя коллективная жизнь закончилась, и Баухаус стал обычной школой. От нас требовалось приходить вовремя, всегда и во всем участвовать, а пропустив или прогуляв занятие, ты получал записочку, лежавшую у портье, с вопросом о причине неявки, после чего шел извиняться». Впрочем, теперь Сюзанна Маркос-Ней не без удовольствия говорит, что была не такой послушной, как хотелось бы руководству.
После увольнения Ханнес Майер подлил масла в огонь беспорядков, написав «Открытое письмо обербургомистру Хессе». В нем были такие слова: «Получается, что мне нанесли удар в спину, когда в Баухаусе были каникулы, в отсутствие близких мне людей. Камарилья Баухауса торжествует. Местная дессауская пресса впала в маразм, наш ястреб Гропиус спикировал с Эйфелевой башни {153} и клюет мой директорский труп, а на песочке Адриатического побережья умиротворенно растянулся В. Кандинский — „дело сделано“» {154}.
То есть до Майера дошли слухи, что мы на отдыхе в Дубровнике, хотя Кандинский приложил все усилия, чтобы никто в Баухаусе не знал, куда мы едем. Путешествовали инкогнито, когда вопросы еще не разрешились, почтя за благо исчезнуть из Дессау и забыть о скандалах. Наслаждаясь три недели солнцем и пляжем, Кандинский гнал прочь неприятные мысли. Вернувшись в конце сентября, мы поняли, что все по-прежнему: коммунисты и марксисты не унимались. Они подстрекали баухаусцев воззваниями с радикальными требованиями и протестами. В поддержку сторонников Ханнеса Майера вышла нелегальная провокационная агитка «bauhaus 3». Она настраивала коллектив против Кандинского и Гропиуса. Кандинский снова должен был отдуваться за всех, он был главной мишенью этой агитации. В упомянутой агитке было сказано: «господин кандинский, правда ли, что новость о рисунке ханнеса майера для rote hilfe {155} вы и ваша супруга нина донесли до соответствующих инстанций?
господин кандинский, правда ли также, что еще до отъезда на отдых вы знали о грядущих переменах? договорились ли вы с бургомистром еще до своего отъезда о выборе преемника? и как так вышло, что хессе в телеграмме, адресованной преподавателям, ссылается именно на вас?»
Могу сказать по этому поводу, что мы никогда не совершали доносов, однако были заинтересованы в том, чтобы уберечь школу от политической пропаганды. Кандинский открыто выступал за это. Решающий разговор между Клее, Кандинским и Хессе состоялся не по нашей просьбе, это была инициатива Хессе. Именно он потребовал, чтобы Майер покинул Баухаус. Мис ван дер Роэ стремился к умиротворению в Школе и сохранял, как и Кандинский, трезвую оценку ситуации. У него были достаточно крепкие нервы, чтобы все это выдержать. Вот его программное заявление:
«Новое время уже наступило, это свершившийся факт — хотим мы того, или нет. Оно не хуже и не лучше любого другого времени. Это чистая данность, и сама по себе она нейтральна. Поэтому я не собираюсь долго воздерживаться от попытки объяснить это новое время, раскрыть внутренние взаимосвязи… и обнажить несущую конструкцию… чтобы достичь новых высот, мы должны установить новые ценности, определить новые цели. Ведь смысл любой эпохи, в том числе и новой, коренится лишь в ее способности создать опору духа, предпосылки для возможности существования» {156}.
Слова Миса ван дер Роэ лили воду на мельницу левых радикалов, составлявших в Баухаусе меньшинство, и послужили сигналом к действию. Полемике не было конца, и Мис постоянно сталкивался с организованным саботажем. Этим агитаторы разжигали недовольство, подстрекая ситуацию также осуждением «оторванных от мира художников» (имеются в виду преподаватели Баухауса). Все они стали жертвами отвратительной травли и поругания.
Мис ван дер Роэ держался стойко. Он не согнулся под давлением левых радикалов и не влился в поток модного тогда в Баухаусе движения противников изобразительного искусства. Тем не менее, его правление прошло под несчастливой звездой.
Вскоре вспыхнул правый радикализм. Подняли голову нацисты. Выступления баухаусских марксистов и коммунистов стали для них отличным поводом начать борьбу со Школой. Уже в 1931 году финансирование стремительно сократили, чтобы подорвать