Пока я возился с терминологией и тренировал князя в использовании пулемёта, то рядовые быстро заменили разбитые в труху мишени. Кто-то из его слуг хотел было постелить для Александра Александровича нечто более мягкое, чем простая солдатская шинель, выступающая в качестве настила, но Рюрикович лишь отмахнулся, не побоявшись запачкать свой мундир. Он, наоборот, с большим удовольствием улёгся на живот, потянул на себя затвор, прижал мощный деревянный приклад пулемёта к плечу и плавно потянул на спуск. Пулемёт застрочил короткими очередями. Скорострельность была достаточно удобной для того, чтобы спокойно отсекать короткие очереди. Великий князь удивительно быстро подстроился под темп стрельбы, широко при этом улыбнувшись. Я же, вооружённый биноклем, стал наблюдать за тем, как претендент на престол стал класть очередь за очередью очень метко. Можно сказать, что на три сотни метров он умудрялся класть очереди в диаметр человеческой головы.
— Справная машинка, князь. — Александр Александрович поднялся со своей стрелковой позиции и от души похлопал меня по плечу, пользуясь не только своим положением внутри сословной иерархии, но и большим возрастом. — Сколько будет стоить?
— Шестьсот рублей, государь. — я воссиял, понимая, что сумел заполучить внимание великого князя, после чего затараторил объяснение. — В два раза дешевле Максима будет. Вес в три раза меньше будет, а если со станком учитывать, то и во все девять раз точно сможет обыграть максима. Эффективная дальность метров семьсот, а если прицел Мосина поставить, то и вовсе на километр можно будет лупить. Патроны можно либо лентой тянуть сплошной, либо по сотне в барабан запихивать. Да, охлаждается не столь быстро, но ствол толстый, так что от нескольких очередей не покосится. Конечно, лучше длиннющими очередями не лупить, а то ствол перегреется, но за остальным всё гораздо лучше. Тем более, что разработка наша — отечественная. Англичане если обидятся, то и лицензию могут попытаться отобрать, а здесь всё наше, от приклада до патрона.
— Лягается он сильно. — решил вставить в мою быструю речь один из генералов, раздражённо глядящий на успевший прогреться пулемёт. — Лёгкий больно.
— Не без того, — я согласился, переведя взгляд с брата монарха на говорящего генерала. — Вот только иначе придётся новый патрон выдумывать, а под него нужно новые производственные линии выделять, а пулемётами нужно многих вооружать. Банально невыгодно будет новую производственную цепочку создавать. Если война скоро, то нам необходимо как можно больше насытить войска вооружением, а уж потом будем рассуждать, что, как и где делать. — я постарался говорить как можно более уверенно, добавляя в голос закалённой стали, после чего вновь переместил вектор своего внимания в сторону великого князя. — Если пожелаете, государь, то могу переправить проект на переделку. Могу улучшить патрон, сделать совершенно другой калибр. Создам нечто промежуточное между винтовочными калибрами и пистолетным, но, ваше императорское величество, времени на это понадобится прилично и дополнительное финансирование надобно будет запросить. Если хотите моё личное мнение услышать, то нецелесообразно это будет.
— Соглашусь, князь. Предоставь пять единиц войскам на полевые испытания и приступай к дальнейшей работе. У тебя оружие справным вышло, а огрехи, которые есть, исправить можно будет. Нам сейчас нужно хорошее оружие, и у тебя оно получается, князь. — Александр Александрович пожал мне ладонь. — Работай, потомок Ермака, и пусть удача преследует тебя!
Глава 16
Триумф нужно было отметить, а потому я вместе с Сергеем Ивановичем Мосиным и Константином Эдуардовичем Циолковским двинулись внутрь одного из лучших столичных ресторанов. Заведение «Яр» встретило нас не только золочёными дверьми, но и гулом элитного цыганского хора, ураганом выступающих на сцене из толстого тёмного дуба. В воздухе витал густой аромат жареного мяса, редкого и критически дорогого трюфеля и дорогого кубинского табака. Хрустальные люстры «Яра» дрожали от мощных голосов восточных темноволосых и черноглазых певцов, а по паркету скользили официанты в белоснежных перчатках, неся исключительно на серебряных подносах икру, устрицы, бутылки французского шампанского. Наш столик, заранее заказанный Мосиным, располагался в углу зала. Выбор был более чем логичным — можно было посидеть в хорошем заведении весьма приятно, говорить свободно, но при этом не попадаться на глаза посетителям.
Первым делом нам на стол подали литровую бутылку водки. Она была кристально чистой, с холодным узором на стекле гравированного графина, окружённого серебряными ведёрками со льдом. Рядом выстроились закуски: блины с красной и чёрной икрой, тёмно-рубиновый строгановский бефстроганов, хрустящие солёные грузди, дымящиеся раковины устриц на колотом льду.
Мосин, обычно весьма скупой на жесты, с непривычной скоростью налил всем по первой стопке, оставив ровно полтора миллиметра от края. Первый тост был краток — просто звон стеклянных рюмок и понимающие взгляды оружейников.
Водка с непривычки обожгла горло. Обычно, если приходилось выпивать, то я старался вливать в себя алкоголь с небольшим процентом спирта либо старательно миксовал, добавляя нечто более мягкое, чтобы быстро не пьянеть и не терять концентрации. Сейчас же, будучи в окружении учёных и конструкторов, которые происходили из самого обычного люда, было бы слишком странно выпивать коктейли, а не чистую водку. Впрочем, как только алкоголь смазал пищевод и оказался в желудке, сразу стало теплее, а напряжение последних нескольких дней постепенно принялось таять.
Циолковский, обычно погружённый в свои сложные математические и физические расчёты, сегодня больше не напоминал каменное изваяние, а будто ожил. Его глаза, обычно устремлённые куда-то в одному ему неведомые математические дали, с интересом разглядывали зал. Внутри зала сверкали тысячами звёзд дорогие дамские украшения, сверкали мундиры многочисленных военных.
Учёный-ракетчик в тот вечер впервые попробовал устрицу. Сначала по его лицу пронеслось неприятие сего морского деликатеса, но практически сразу потянулся за второй. Сразу стало понятно, что подобные гастрономические необычности он себе ранее не позволял. Впрочем, это было неудивительно, поскольку Константин Эдуардович был представителем суровой русской науки, а не изнеженной богемы, отчего обычно обедал очень скромно.
Наблюдая за ракетчиком, я подозвал одного из официантов и сделал заказ. Неожиданно сильно захотелось шампанского — не сладкого, который был столь сильно любим в светских салонах, а сухого, по-зимнему холодного, с едва уловимой горчинкой.