Не знаю, сколько вообще прошло времени к тому моменту, как обессиленные мы рухнули в плотном укрытии деревьев. Я успел нарубить ножом лапника. Получилось не быстро, но даже во вьюге худо-бедно построили шалаш. Он спасал от ветра не так хорошо, как мне бы этого хотелось, но даже так была малейшая возможность не помереть от холода, да и рана на руке давала о себе знать.
— Прорвёмся, княже, прорвёмся, — прошептал уставший Семён. — Сейчас метель закончится и будем выбираться.
— Да сиди ты, Сёма, — я похлопал здоровой рукой по плечу всадника. — В себя приходи давай.
Пришлось снять полушубок, срезать целый рукав рубахи и перетянуть им рану. Хотелось бы развести костёр, но шумящий вокруг ветер не позволял сделать этого, хотя холод понемногу начинал промораживать.
Глава 22
Лес стоял плотной чёрной стеной. Ночь сгустилась между стволами, обволакивая нас холодным, липким мраком. Я шагал, стиснув зубы, чувствуя, как горячая кровь всё равно проникает сквозь сжатые пальцы и натянутые бинты. Каждый вдох обжигал лёгкие, боль как река растекалась по телу, а каждый шаг давался с трудом, будто под ногами был не снег, а вязкая трясина, которая готова поглотить меня целиком. Рука, лежавшая на плече, дрожала, но не от холода, а от тяжёлой потери крови. Семён, хоть и сам побитый, уставший, вспотевший, теперь сам помогал мне двигаться, упрямо пробиваясь сквозь заснеженные заросли.
— Ещё немного, княже… Потерпи, дойдём скоро.
Слова казака я слышал плохо, они пробивались через каменную вату, набившуюся в уши. Сознание стремительно плыло, мешаясь с тенями, что ползли из-под век. Перед глазами плыли воспоминания: перестрелка у ручья, крики, стрельба, пороховой дым, мёртвые глаза убитых полицейских, ругань.
Ветер завывал между стволами, будто насмехался над нашей беспомощностью и страшной болью. Снег наконец перестал валить сплошной белой стеной, закрывая обзор и морозя, но даже от этого не становилось легче. Хотелось просто лечь и уснуть, отправиться в небытие, но казак продолжал переть дальше несгибаемой стеной, крепко поддерживая меня за плечо рукой. Даже оружие моё он забрал себе, как и простейший вещевой мешок, который нам выдал давешний лесник. Вес был не столь большой, но Семён даже так пожелал облегчить моё существование.
Казак воскликнул что-то непонятное, и я попытался сконцентрировать остатки сил, чтобы увидеть удивившее казака. Это была избушка, стоящая в глубине леса вдалеке от дорог, звериных троп и охотничьих направлений. Здание полуразвалившееся, с покосившейся крышей, заваленной снегом. В ней угадывалась охотничья времянка, которых по губернии и всей стране строили бесчисленное множество, чтобы переждать непогоду, отдохнуть и провести простейшие манипуляции со снаряжением и добычей. Стены здесь были сложены из грубых брёвен, почерневших от времени, стыки заложены мхом, но дверь, хоть и скрипела на ржавых петлях, продолжала держаться.
Семён толкнул дверь плечом, и та с пронзительным скрипом поддалась. Внутри пахло сыростью, прелью и пеплом — кто-то разводил здесь огонь не так давно. В углу стоял старый грубый топчан, застланный неизвестного происхождения полотном, рядом — печь-буржуйка с выведенной в потолок трубой, покрытой пятнами ржавчины. На полу валялись обрывки верёвок, пустые ружейные гильзы, оставленные каким-то неизвестным охотником, да смятая жестяная консервная банка.
Семён осторожно опустил меня на лежанку, затем, стиснув зубы от боли в голове, запер дверь на засов. После этого он принялся обыскивать избу на предмет полезного. Прошло несколько минут, после чего он наконец победно поднял в руке холщовый мешок, но узнать, что внутри, мне не удалось — сон окончательно забрал меня.
Пробудила меня жгучая боль. Кто-то лил на рану нечто обжигающее — спирт, самогон, а может быть, и простой кипяток. Я вскрикнул от боли, попытавшись отстраниться, но руки держали меня. Было такое ощущение, что раненную руку держали в адской печи, зажаривая, чтобы подать на стол чертям.
Темнота за окнами была густой, почти осязаемой, разгоняемой лишь огнём. Ветер выл в щелях между брёвнами, заставляя пламя в печи вздрагивать и извиваться, напоминая живое существо, которое старательно пытается сбежать из железных оков буржуйки. Тепло едва растекалось по избе.
Я приподнялся на локте целой руки, и мир сразу поплыл перед глазами. Голова гудела, будто в неё вбили гвоздь-двухсотку, а в руке огнём пылал разрез, который успели кое-как зашить. Рукав же был разорван, а под остатками виднелась тугая повязка из обрывков ткани, пропитанная чем-то резко пахнущим.
Казак сидел на полу, прислонившись к стене, и чистил мой револьвер. К моему удивлению, его лицо было как обычно открытым и грубым. Голова была перемотана, следов большого кровотечения не наблюдалось. Не было видно усталости — лишь сосредоточенность.
— Сколько прошло? — спросил я и потянулся к небольшой эмалированной кружке, стоявшей рядом с моей тахтой, после чего сделал несколько быстрых глотков, утоляя сильную жажду после кровотечения. Стало значительно лучше, даже зрение перестало плыть, а картинка успела хоть сколько-то устояться. Захотелось поесть, но бушевавшая внутри тошнота явно указывала, что лучше сейчас этого не стоит. К тому же еды у нас было весьма немного, и стоило экономить, пока не получится отыскать выход из леса.
— Ночь прошла. Скоро уже рассвет будет.
Семён поднялся, зашагал к печи и подбросил щепок в её горящие внутренности. Огонь на мгновение вспыхнул ярче, осветив лицо казака — запавшие глаза, резкие тени под скулами. Хотя, несмотря на недоедание, по лицу телохранителя было видно, что живётся ему несладко. Возможно, лежал я уже не первую ночь, а сотрясение головы явно не помогало Семёну в быту.
Ночь тянулась мучительно долго. Я ощутил, как у меня стало значительно больше сил, несмотря на то что ели давно и не то чтобы очень много. Сразу становилось понятно, что нужно охотиться. В голове появились воспоминания той охоты, убитого кабана. От этих воспоминаний во рту появилось аномально много слюны. Сейчас бы затащить его сюда, разделать ножами, да бросить вариться в найденной здесь же помятой кастрюльке. На голодный желудок даже подобная еда подходила просто отлично, без всякой соли и дополнительных специй.
— Надо на охоту идти, — заявил я, присаживаясь на кушетке и проверяя оставшиеся в патронташе патроны, которых сейчас было всего с десяток, половина из которых дробью начинены, а другие пулями. — Непонятно, сколько сидеть здесь придётся, а без еды мы очень быстро ноги двинем.
— Как ты себе это представляешь, княже? — казак ухмыльнулся, отщёлкнул