– Какая Анжелика? Какой такой Гастон? – спросил Николай Иванович.
– Ты не знаешь… Это в романе… Но я-то очень хорошо помню. Так, так… Еще угольщик Жак Видаль устроил ему после этого засаду на лестнице. Ну вот извозчик! Кричи! Кричи!
– Коше! Коше!..
Извозчик, которого кричали, отрицательно покачал головой и поехал далее.
– Что за черт! Не везут! Ведь эдак, пожалуй, пехтурой придется идти, – сказал Николай Иванович.
– Пешком невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, – отвечала Глафира Семеновна. – Вот еще извозчик на углу стоит. Коше! – обратилась она к нему сама. – Алекспозицион?
Извозчик сделал пригласительный жест, указывая на коляску.
– Не садись так, не садись без ряды [222]… – остановил Николай Иванович жену, влезавшую уже было в экипаж. – Надо поторговаться. А то опять черт знает сколько сдерут. Коше! Комбиен алекспозицион? [223] – спросил он.
Извозчик улыбнулся, полез в жилетный карман, вынул оттуда печатный лист и протянул его Николаю Ивановичу, прибавив, кивая на экипаж:
– Prenez place seulement [224].
– Что ты мне бумагу-то суешь! Ты мне скажи: комбьен алекспозицион?
– Vous verrez là, monsieur, c’est écrit [225].
– Глаша! Что он говорит?
– Он говорит, что на листе написано, сколько стоит до выставки. Садись же… Должно быть, в листке такса.
– Не желаю я так садиться. Отчего ж когда извозчик вез нас в гостиницу, то не совал никакой таксы? Алекспозицион – ен франк. Четвертак…
– Oh, non, monsieur, – отрицательно покачал головой извозчик и отвернулся.
– Да садись же, Николай Иваныч, а то без извозчика останемся, – протестовала Глафира Семеновна и вскочила в экипаж.
– Глаша! Нельзя же не торговавшись. Сдерут.
– Садись, садись.
Николай Иванович, все еще ворча, поместился тоже в экипаже. Извозчик не ехал. Он обернулся к ним и сказал:
– Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…
– Алле, алле… – махнула ему Глафира Семеновна. – Франк и пятьдесят сантимов просит и чтоб ему на чай дать, – объяснила она мужу. – Алле, алле, коше… Алекспозицион.
– Quelle porte, madame? [226] – спрашивал извозчик, все еще не трогаясь.
– Вот уж теперь решительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозицион. Пур буар – вуй… Алле [227].
Извозчик улыбнулся, слегка тронул лошадь бичом, и экипаж поплелся.
XXVII
Через пять минут извозчик обернулся к сидевшим в экипаже супругам и сказал:
– Vous êtes etrangers, monsieur? N’est ce pas? [228]
– Глаша! Что он говорит? – отнесся к супруге Николай Иванович.
– Да кто ж его знает! Не понимаю.
– Да ведь это же уличные слова, а про уличные слова ты хвасталась, что знаешь отлично.
– Уличных слов много. Да наконец, может быть, это и не уличные.
– Etes-vous russe, monsieur, anglais, espagnol? [229]
– Рюсс, рюсс, – отвечала Глафира Семеновна и перевела мужу: – Спрашивает, русские мы или англичане.
– Рюсс, брат, рюсс, – прибавил Николай Иванович. – Да погоняй хорошенько. Что, брат, словно по клювку едешь. Погоняй. На тэ или, как там у вас, на кофе получишь. Мы, рюсс, любим только поторговаться, а когда нас разуважат, мы за деньгами не постоим.
– Ну с какой стати ты все это бормочешь? Ведь он все равно по-русски ничего не понимает, – сказала Глафира Семеновна.
– А ты переведи.
– Алле… Алле вит. Ну донон пур буар. Бьен донон.
– Oh, à présent je sais… je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire, – отвечал извозчик. – Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c’est l’Opéra [230], – указал он бичом на громадное здание театра.
– Ах вот Опера-то! Николай Иваныч, это Опера. Смотри, какой любезный извозчик… Мимо чего мы едем, рассказывает, – толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: – Так вот она, Опера-то. Здесь, должно быть, недалеко и Кафе Риш [231], в котором граф Клермон познакомился с Клементиной. Она была танцовщица из Оперы.
– Какой граф? Какая Клементина? – удивленно спросил Николай Иванович жену.
– Ты не знаешь. Это я из романа… Эта Клементина впоследствии вконец разорила графа, так что у него остался только золотой медальон его матери, и этот медальон…
– Что за вздор ты городишь!
– Это я про себя. Не слушай… Да… Как приятно видеть те места, которые знаешь по книгам.
Извозчик, очевидно, уже ехал не прямо на выставку, а колесил по улицам и все рассказывал, указывая бичом:
– Notre-Dame… Palais de Justice… [232]
– И Нотр-Дам знаю… – подхватывала Глафира Семеновна. – Про Нотр-Дам я много читала. Смотри, Николай Иваныч.
– Да что тут смотреть! Нам бы скорей на выставку… – отвечал тот.
Извозчик выехал на бульвары.
– Итальянский бульвар… – рассказывал он по-французски.
– Ах вот он, Итальянский-то бульвар! – восклицала Глафира Семеновна. – Этот бульвар почти в каждом романе встречаешь. Смотри, Коля, сколько здесь народу! Все сидят за столиками на улице, пьют, едят и газеты читают… Как же это полиция-то позволяет? Прямо на улице пьют. Батюшки! Да и извозчики газеты читают. Сидят на козлах и читают. Стало быть, все образованные люди. Николай Иваныч, как ты думаешь?
– Да уж само собой, не нашим рязанским олухам чета! А только, Глаша, ты вот что… Не зови меня теперь Николаем Иванычем, а просто мусье Николя… Париж… ничего не поделаешь. Въехали в такой знаменитый французский город, так надо и самим французиться. С волками жить – по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потом в каком-нибудь ресторане на французский манер лягушку съесть.
– Тьфу! Тьфу! Да я тогда с тобой и за стол не сяду.
– Ау, брат! Назвался груздем, так полезай в кузов. Уж французиться так французиться. Как лягушка-то по-французски?
– Ни за что не скажу.
– Да не знаешь, оттого и не скажешь.
– Нет, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.
– Ну все равно, я сам в словаре посмотрю. Ты думаешь, что мне приятна будет эта лягушка? А я нарочно… Пускай претит, но я понатужусь и все-таки хоть лапку да съем, чтобы сказать, что ел лягушку.
– Пожалуйста, об этом не разговаривай. Так вот они какие, бульвары-то! А я их совсем не такими воображала. Бульвар де Капюсин [233]. Вот на этом бульваре Гильом Безюше, переодетый блузником, в наклеенной бороде, скрывался, пил с полицейским комиссаром абсент, и тот никак не мог его узнать.
– Ты все из романов? Да брось, говорят тебе!
– Ах, Николай Иваныч…
– Николя… – перебил Николай Иванович жену.
– Ну, Николя… Ах, Николя! да ведь это приятно. Удивляюсь только, как Гильом мог скрываться,