– Напиться хочешь? Опять с коньяком? Понимаю.
– Ну вот… В арабском-то кафе-ресторане. Да тут, я думаю, и коньяку-то нет. Ведь арабы! магометанского закона. Им вино запрещено.
– Нашим татарам тоже запрещено вино, однако они в Петербурге в татарском ресторане в лучшем виде его держат. В татарском-то ресторане у нас самое лютое пьянство и есть.
– Только кофейку, Глаша. Кофей здесь должен быть отличный, арабский, самый лучший мокка. Уж ежели у арабов быть да кофею ихнего не попробовать, так что же это такое! Зайдем… Вон в ресторане и музыка играет.
Из отворенной двери дома слышались какие-то дикие звуки флейты и бубна.
– Только кофей будешь пить? – спросила Глафира Семеновна.
– Кофей, кофей. Да разве красного вина с водой. В мусульманском ресторане буду и держать себя по-мусульмански, – сказал Николай Иванович.
– Ну, пожалуй, зайдем.
И супруги направились в кафе-ресторан.
XLV
Кафе-ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудил в длинную дудку какой-то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем. Вскоре из-за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывала только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпяливала вперед живот. Притом по мере наклонения корпуса она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.
– Эк ее кочевряжит! – сказал Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.
К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых, смуглых, волосатых ног, в туфлях, и поднес поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.
– С угощением ресторан-то, – проговорил жене Николай Иванович и, крикнув арабу, прибавил: – Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.
– Отчего же? Ты хотел пить. Вот и напейся. Вода с вареньем – отлично, – перебила его Глафира Семеновна. – Доне, доне… [335] – обратилась она к арабу и взяла с подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. – Вот и пей… – прибавила она мужу.
– Знаешь, Глаша, быть на парижской выставке да зудить холодную воду с вареньем – ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ехать.
Николай Иванович покачал головой.
– Так чего же ты хочешь? Сам же ты сказал, что ничего хмельного пить не будешь.
– Да уж чего-нибудь арабского, что ли.
– Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.
– Зачем коньячищу! Наверное, у них есть и арабское вино. Половой! Есть у вас вен араб?
Араб смотрел на него удивленными глазами и не понимал, что у него спрашивают. Наконец он пробормотал что-то на непонятном наречии, мешая к разговору и французские слова.
– Не понимаешь! Эх! – вздохнул Николай Иванович. – Глаша, растолкуй ему.
– Зачем же я буду ему растолковывать про вино, ежели ты мне обещался в мусульманском ресторане и держать себя по-мусульмански. Мусульмане вина не пьют. Пей воду с вареньем.
Николай Иванович лизнул варенья и сделал глоток воды. Араб на минуту исчез и вновь подходил с двумя тарелочками, на которых лежали засахаренные плоды. Подав это на подносе, он опять поклонился супругам.
– Да что это, он все сласти да сласти! – воскликнул Николай Иванович. – Дай хоть кофе, мосье половой, что ли… Кофе! понимаешь?
– Уй, уй… Кафе апре… [336] – закивал головой араб.
Глафира Семеновна взяла и блюдечки с засахаренными плодами.
– Ты бы спросила хоть почем. Ведь слупят потом, – заметил муж и задал арабу вопрос: – Комбьян?
– Эн франк.
Араб показал один палец в пояснение, исчез и появился в третий раз, поднося на блюдцах по свежей груше, и опять поклонился.
– Зачем? Мы не требовали груш. Ты кофе-то нам подавай. Кафе нуар. Несе вон, несе обратно и принесе кафе… – махал руками Николай Иванович.
– Ту… ту… Пур ту эн франк… [337] – старался объяснить араб, показывая и на стаканы и блюдца с остатками варенья, и на засахаренные плоды, и на груши.
– За все угощение франк, ешь, – сказала мужу Глафира Семеновна.
– Стану я всякую сладкую дрянь есть! Это бабья еда.
Николай Иванович отвернулся.
Араб подходил в четвертый раз с подносом и опять кланялся. На подносе на этот раз стояли две чашки черного кофе.
– Ну наконец-то! – И Николай Иванович придвинул к себе чашку, попробовал ложечкой и сказал: – Да он гущу кофейную подал. На смех, что ли! Смотри, одна гуща вместо кофею.
– Да уж, должно быть, так надо по-арабски, – заметила Глафира Семеновна. – Пей…
– Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какие-то! В арабском ресторане – да вдруг пить переварки! Половой! Гарсон! Или араб! Как тебя? Поди сюда! Вене зиси… [338]
Араб подходил опять с стеклянным кальяном уж на этот раз и снова с поклоном, бережно поставил его у ног Николая Ивановича, протягивая ему в руки гибкую трубку.
– Фу-ты пропасть! Трубку принес… Кальян турецкий принес и заставляет курить, – улыбнулся Николай Иванович, взяв в руки трубку кальяна.
– Кури, кури. Ведь папиросы же куришь, – ободряла Глафира Семеновна.
Николай Иванович затянулся из кальяна, выпустил дым и проговорил:
– Совсем я теперь на манер того турка, что у нас в Петербурге в табачных лавочках рисуют. Только стоит ноги под себя поджать.
– Да вон на диване у стены курит один в красной феске, поджав под себя ноги. Видишь, одет так же, как и ты, в пиджаке, а только феска красная. Пересаживайся на диван и поджимай под себя ноги.
– Выдумай еще что-нибудь. Араб! Мосье араб! Коньяк есть? By заве коньяк? [339] – быстро спросил араба Николай Иванович.
– Послушай! Я не дам тебе пить коньяк! – возвысила голос Глафира Семеновна.
– Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньяк ву заве?
– Коньяк? Уй, уй… – закивал головой араб.
– Так апорте эл вер… [340] Только одну рюмку, Глаша. Я вот в эту воду вылью и