Еще мне очень нужны деньги. Я очень устала путешествовать каждый день в электричках. Хочу снять в Москве комнату, купить себе ноутбук, одежду, еду. Не думаю даже идти раздавать листовки или работать официанткой, почему-то боюсь осуждения.
Откликаюсь на объявление о секретарской работе. Меня вдруг приглашают на собеседование. Я одеваюсь «прилично», сажусь в электричку за два с половиной часа до встречи, приезжаю на «Площадь революции» ко времени. Даже раньше. Прихожу по адресу. Офис находится в старом здании с тяжелыми деревянными дверями. Охранник говорит, что я должна позвонить «от него» в фирму, в которой у меня назначена встреча. Смотрю на вытянутый корпус телефона с кнопками, в которые вставлены распечатки с именами компаний. Улыбаюсь сама для себя, разворачиваюсь и ухожу. Я не знаю, как называется фирма, куда пришла устраиваться секретаршей. Я совсем не готова к жизни.
39.
ДК, где во время мюзикла «Норд-Ост» террористы захватили зал заложников – зрителей и артистов, находится неподалеку от метро «Пролетарская». Я узнаю новости этим же вечером из телевизора. Утром еду на занятия в так-себе-вуз, как обычно, на электричке до Текстильщиков, дальше вверх по самой перегруженной ветке московского метро. На «Пролетарской» втискиваются пассажиры, среди них девушка. Пытаюсь заставлять себя разговаривать с незнакомыми людьми, я же учусь на журфаке. Спрашиваю ее, все ли «там, наверху» перегорожено. Она не понимает, о чем я. Вместо того, чтоб выйти в реальность самой, я еду на пару. Преподавательница предмета про редактирование в СМИ тоже не знает, о чем мы все говорим. Она ничего не слышала про теракт. Смартфонов еще нет. Вся информация приходит только из телика и газет. После занятий я еду домой в Климовск снова под землей, под Пролетаркой, добираюсь к вечеру, смотрю прямое включение на федеральном канале. Там в прямом эфире один журналист спрашивает продюсера «Норд-Оста» о входах и выходах в ДК. Задерживаю дыхание, даже я понимаю, что это неправильно. У террористов тоже есть телевизор. Продюсер переспрашивает, можно ли такое озвучивать по прямой трансляции, журналист отвечает, что можно-можно. Продюсер рассказывает. Лектор, который говорил про светофор, объясняет потом на паре, что журналист поступил чрезвычайно непрофессионально.
На третий день силовики распыляют газ. Заложники и террористы погружаются в полукому. Силовики врываются в ДК, расстреливают заснувших террористов и террористок. Я вижу на экране, как спящих мертвым сном заложниц и заложников вывозят на обычных, как рейсовых, автобусах. Люди полулежат на неудобных креслах с изогнутыми шеями, закинутыми головами с вывалившимися языками. Этот кадр общий и быстрый, почти как двадцать пятый. Зато телевизор долго и безотрывно показывает моих мертвых ровесниц, одетых в черные никабы и бомбовые пояса. Террористки с простреленными глазами лежат на красных театральных креслах.
Спустя десять лет я, только вернувшаяся в Россию после четырех лет в Англии, иду лечить зубы в частную клинику. Жду долговато, наблюдаю на ресепшен танец почтения вокруг полеченного пациента. Танцуют все: доктора, братья-доктора-владельцы, ресепшионистка. Узнаю человека, которому тут жмут руки, улыбаются и кланяются. Это тот самый журналист, который спрашивал продюсера про выходы из ДК. Он кланяется и улыбается в ответ. Хочу подойти и сказать ему. Хочу подойти и объяснить им. К тому времени я уже понимаю реальность, а этот журналист давно пропагандист. Уговариваю себя, что для этих стоматологов он просто мужик из телевизора. У меня ОКР, срабатывает магическое мышление, я чувствую, что встреча с этим человеком на второй день моего возвращения в Россию – это плохой знак.
Еще через восемь лет, в 2021-м я решаю взять ипотеку и ищу квартиру в конструктивистском, невысоком доме с лифтом и балконом, не так далеко от центра. Хочу, чтобы здание не окружали многоэтажки. Я очень не люблю многоэтажки. Я выросла в одной из них, окруженная многими из них. Подходящий вариант оказывается посреди конструктивистского поселка Дубровка, в трех минутах ходьбы от ДК, где произошел теракт. Принимаю этот факт, он – часть истории, часть реальности, правды, от которой я уже не отворачиваюсь. Покупаю крохотную однушку на четвертом этаже почти без коридора, зато с балконом.
40.
В восемнадцать лет я заставляю себя социализироваться. Хожу на концерты. Трачу на них родительские деньги. Заговариваю с людьми. Мне от этого очень плохо, но я понимаю, что это важно. В моде быть общительной и проводить время на вечеринках. Параллельно я пытаюсь найти работу. После очередного гига я не успеваю на электричку и остаюсь в клубе. Знакомлюсь с девчонкой по имени Маша. По совпадению она учится в том же самом так-себе-вузе на заочке. Обсуждаем общего препода по философии и как мы ему сдавали экзамены. Маша уехала из Набережных Челнов, узнаю от нее, какой этот город тогда кусман насилия и ужаса: заводской, искусственно построенный по секторам, дальше так поделенный обитающими там пацанами, район на район, мальчиков принуждают вступать в банду лет с восьми, если кто-то заходит на чужую территорию после восьми вечера, то это считается нарушением комендантского часа, его закидывают камнями с крыш, девочки лишены субъектности, они трофей. Но все это происходит в сообществе детей, родители ничего не знают. Мы с Машей начинаем дружить. Она старше меня на 12 лет, продает цветы и увлекается рекламой. Я хожу вместе с ней на маркетинговые мероприятия и тоже начинаю любить рекламу. Восхищаюсь роликами и постерами-призерами «Каннских львов». Мне нравятся рекламные люди, они стильные, образованные, уверенные в себе. Больше всего меня поражает то, что за придумывание можно получать деньги. Меня не смущает то, что это не свободное придумывание, а по техническому заданию, мне нравится эта определенность, прагматика.
Ко второму курсу родители покупают мне компьютер. Я участвую в рекламном онлайн-конкурсе, еще не умею аттачить файлы, поэтому набираю сценарий медленно на сайте конкурса, двумя указательными, длинной кишкой в строке темы письма. По заданию надо прорекламировать канцелярские кнопки. Пишу историю про то, как молодая женщина вставляет себе кнопки в уши как серьги-гвоздики. Я выигрываю. Не могу поверить, впервые за восемнадцать лет у меня что-то получается. Со мной случается истерика, на мой