Огромный поршень толкает сюда данное целой страной. И бесчисленными ручейками растекается все это на подводах и автомобилях туда, где по ночам сверкают зарницы выстрелов и к перевязочным пунктам ползут раненые. И – кто знает? – может быть, самое главное, – питание всех отрядов, снабжение необходимым всех пунктов, – самое существенное и сосредоточивается здесь, где в крохотной, полутемной и такой холодной, что приходится сидеть, не снимая пальто и шапки, в отделенной некрашеной переборкой каморке, мерзнет целыми днями человек с телефонной трубкой в одной руке и карандашом – в другой?..
Есть другие, передвижные склады. Такой имеется в Г., и отсюда расходились перед Рождеством бесчисленные подарки, жертвованные союзу для армии. О количестве этих подарков говорят двадцать товарных вагонов, двинутых сюда перед праздником. В этом транспорте имелось семьдесят тысяч комплектов белья, не считая теплого вязаного, не считая съестных припасов, сахару, чаю и прочее.
Для того чтобы обслужить, разобраться, двинуть, раздать все это, – нужно много народу. И, как всегда, в нужную минуту приходят люди, не спят ночей, едут, мерзнут в товарных вагонах, часами ждут на станциях, и к нужному времени оказывается сделанным все, что нужно…
Микроб общественности глубоко заложен в душе человека. В моменты большого подъема, в моменты острого напряжения, он подымает голову и двигает человеком. Заматеревший во днях своих обыватель, уже давно заливший жиром безмятежного жития всякий отблеск общественного инстинкта, глядя на бессонного, волнующегося, не могущего успокоиться, обуреваемого забравшим силу микробом, человека, качает недоуменно головой:
– И из-за чего бьется? – спросит. – Хоть бы он пользу какую себе имел, а то ведь просто так в лепешку бьется, прости, Господи, мои согрешения… Ишь ведь старается, ишь покою себе не находит, ровно платят ему за это… А он, бесчисленный, многоликий, неохотно называющий свое имя, бросил на далекой Родине спокойное занятие, оставил семью, которой иногда и письма-то написать некогда, спит по три часа в ночь и непрестанно мотается под дождем и ветром польской зимы, старается и волнуется порой оттого, что у него только две, а не четыре руки, и в сутках только двадцать четыре, а не сорок восемь часов!
Размеры моего письма не позволяют мне остановиться более подробно на этом незаметном, отдающем всю душу делу общественном работнике. Но я знаю, что русское общество, русская жизнь, – та будущая, новая жизнь, которая теперь требует таких жертв, – не забудет его, как не забудет этой страшной, вызвавшей к жизни такие силы, войны…
И сколько их, таких деятелей, разбросано во всяких отрядах, пунктах, поездах земства!
Союз имеет восемь перевязочно-питательных отрядов. По поводу этих отрядов я должен сделать следующее замечание.
Многолетняя практика земства выработала известные приемы, результат которых сказывается на работе особенной продуктивностью ее; один из таких приемов – привлечение к совместной деятельности местных сил. Здесь на войне земство пошло обычным путем и включило в себя отделение польского обывательского комитета – секцию санитарной помощи раненным воинам. На практике это выразилось в том, что в шестом, наиболее знакомом мне отряде, весь медицинский и административный персонал – доктора, сестры милосердия, заведующие хозяйством, включительно до санитаров, – поляки. Страна, оказавшаяся между молотом и наковальней войны, чутко отозвалась на самую существенную нужду – помощь раненым и выслала своих представителей на общую работу.
И надо отдать должное этим людям: большего внимания к нашим раненым, большей работоспособности – работоспособности, доходящей до полного презрения самых обычных человеческих потребностей, сна, пищи, хоть минимального отдыха – я не встречал нигде.
N-ий отряд, по типу которого оборудованы и другие, имеет три передовых питательных санитарных пункта. Они обозначены литерами а, b, с; во всех трех мне приходилось бывать, нередко пользоваться радушным гостеприимством, и я мог близко присмотреться к внутренней жизни каждого отряда. И когда я сидел в общей столовой за простым и скромным обедом или чаем, когда общая беседа принимала оживленный характер, мне невольно приходили в голову великие слова великого поэта:
…Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся!.. [70]
В кратком письме не место говорить по существу о русско-польских отношениях. Вопрос большой, сложный, имеющий огромное значение, и время для выяснения его, может быть, даже и не пришло. В значительной степени решение его подсказала накатившаяся на Царство Польское волна войны, решение благостное, прекрасное, то самое, о котором мечтали два «великана» поэзии обоих народов. Благодаря войне, польское общество впервые столкнулось с представителями русской общественности, и совместная работа, страстная, напряженная работа для общей цели сплотила их в одну семью. И думается, что и после войны это единение не распадется. Мы стоим на пороге новой жизни, и хочется верить, что эта жизнь будет лишена острой непримиримости, враждебности, взаимного и такого печального непонимания. Семена этого заложены теперь. Нет оснований думать, что они не взойдут пышной и обильной нивой.
V
Касаясь на предыдущих страницах внутренней жизни санитарно-питательных пунктов Российского Земского союза, я писал как раз о шестом отряде; он является наиболее типичным, и по его образцу, – т. е. с таким количеством медицинского персонала, сестер, санитаров, администрации, ведающей внутренний распорядок пункта, с той же сферой деятельности и тем же необходимым оборудованием, – устроены и остальные отряды.
Таких отрядов у земства восемь, отделение N. отряда обслуживает Граево, Лык, Гумбиннен; тот самый безостановочный поезд, который привел нас с уполномоченным главного комитета Земского Союза Н. Н. Ковалевским к убеждению о преимущественной выносливости женщины.
Хозяйство каждого отряда – большое и сложное хозяйство. N-ий отряд имеет, например, двадцать автомобилей, из которых двенадцать исключительно служат для перевозки раненых. В седьмом отряде предполагалось число автомобилей довести до сорока. Кроме того, каждый пункт имеет лошадей, повозки и массу вещей, связанных с потребностями самого дела. Иногда пункту приходится внезапно сниматься с насиженного места и двигаться туда, где нужда в помощи раненым ощущается острее. Иногда приходится попадать под обстрел, и почти всегда вести ночную жизнь. Современная война окопов не выпускает днем раненых. Они выползают ночью, когда уже темно, и ночью начинается особенно усиленная деятельность пункта. А о количестве работы говорят случайные, сорвавшиеся за стаканом чая в общем разговоре, цифры; так, например, на пункте А, стоявшем в имении князя В. Б-ах, верстах в двух – трех от первой линии окопов, за два дня – вернее, за две ночи – доктору пришлось сделать свыше пятисот перевязок… Пятьсот человек, выползших и вынесенных из окопов, были перевязаны, накормлены,