III
Кругозор одного человека невелик; он ограничен пространством и временем, и попадающее в него случайно. Но так велика событиями такого рода эта война, что даже самые случайности приобретают какую-то типическую закономерность, подчеркивающую общую идею. А идею эту, выраженную прекрасным крестьянским языком, подметил, при аналогичных условиях, еще Толстой, когда писал эпопею прообраза этой кампании – «Войну и мир». Ополченец на Бородинском поле перед сражением говорил напряженно ловящему штрихи войны Пьеру:
– Всем миром навалиться хотят!..
Это «всем миром» мы наблюдаем в эту войну в совершенно особенных формах. Я лично, со своим крохотным кругозором отдельного человека, видел в этой области вещи почти курьезные. Я знаю, например, молодого графа, представителя одной из стариннейших фамилий, наследника состояния, один годовой доход которых мог бы окупить бюджет двух – трех немецких княжеств, воспитывавшегося в Оксфордском университете, работающего теперь в общественной организации над важным и необходимо нужным, но самым неинтересным, скучным делом. Молодой граф, имевший сношения с кучерами только постольку, поскольку ему надо было сказать адрес, куда кучер должен был его доставить, – принял во время войны в свое ведение все перевозочные конные средства организации, целыми днями разъезжает по пунктам, покупает лошадей, торгуется с кучерами, воюет из-за грязных крестьянских повозок и прочее.
Дело необходимое, дело, от которого зависит, прежде всего, помощь раненым, которых перевозят на этих самых повозках и лошадях, но, вероятно, представитель имени, упоминаемого историей в каждом столетии, в связи с событиями, менявшими карту Европы, – человек, при встрече с которым в вестибюле фешенебельного отеля Варшавы высокие особы считают долгом вежливости обменяться любезными фразами, – мог бы найти более блестящее поле деятельности. Но в данный момент нужно было именно поставить «лошадино-кучерское» дело, – и граф надел огромные сапоги, стал мотаться изо дня в день по ужасающим дорогам, спать, не раздеваясь, на каких-нибудь носилках для раненых, и прочее.
Знаю я и другой случай. На одном из пунктов я несколько раз встречал молодого веселого человека, чрезвычайно любезного и корректного, заведовавшего хозяйственной частью пункта. Дело это самое скучное, самое неприятное и хлопотное, какое только может быть на войне. В армии, в госпиталях, для него назначается человек, известный под титулом «смотрителя» – полуинтеллигентный, из выслужившихся военных писарей, бойкий, себе на уме, не говоря «о чем другом прочем», тип почему-то в массовом выявлении своем весьма и весьма не симпатичный.
Молодого человека на пункте я видел-то с какими-то ведомостями, в которых он выводил целые колонны цифр, то на дворе возле походной кухни, где повар разрубал тушу мяса на порции, то верхом с двумя санитарами, отправляющимся куда-то «добывать пропитание», как, посмеиваясь, говорил он при такой встрече. Когда мне случилось ночевать на пункте, рано утром, когда все кругом спало, я имел случай наблюдать, как этот молодой человек садился на своем разложенном на полу тощем тюфяке, набитом соломой, и, кряхтя и почесывая затылок, соображал все те же хозяйственные дела.
На войне часто так бывает; знаком с человеком долгое время, знаешь его в лицо, при встречах радуешься, как близкому другу, и при чьем-нибудь постороннем вопросе о фамилии – только пожимаешь плечами:
– А Бог его знает, как его фамилия! Знаю человека давно, знаю, кто он и что он, а фамилии как-то не удосужилось узнать…
Так у меня вышло и с этим молодым человеком. Слыхал я, как поляки-санитары, повар, кучера обращались к нему со словами: «пане ксенже», но как-то мелькало это мимо слуха, не обращая на себя внимания.
И как-то раз вечером, когда мы все – человек пять – ложились спать, зашел разговор о старинных фамилиях этого края. Граф, ведающий в организации «кучерским вопросом», стал припоминать уцелевшие древние фамилии, не порвавшие связи с краем. Молодой человек, уже лежавший под своим полушубком, докуривая папиросу, вставил:
– Граф забыл нашу фамилию!
– Нет, я помню, – возразил граф, – но только вы ведь главным образом на Волыни…
Уже почти засыпая, я спросил, несколько потеряв нить разговора:
– Какая фамилия?
– Наша, – ответил молодой человек, – князей… И тут он назвал двойную стариннейшую фамилию, имевшую своих представителей на виднейших государственных постах, выдвинувшую после насильственной смерти одного из государственных деятелей на пост министра одного из носителей этой фамилии, восходящую прямой линией до Рюрика, и самым звуком своей первой части определенно указывающую на родоначальника, отмеченного историей в туманы времен за Андреем Боголюбским, Владимиром Красное Солнышко и т. д. [71]
Я мог бы перечислять эти случаи до бесконечности, только подтверждая сказанное выше по поводу фразы толстовского ополченца «навалиться всем миром». Но не только в области мирной, так сказать, работы встречаются такие подтверждения. Помогать своим плечом движению всей колесницы, класть на это время труд, знание, иногда здоровье – порою жизнь, [72] это теперь чувствуется как необходимость, долг; и простой разговор о том, что могло бы быть, – и не так давно, всего десять лет тому назад, было иначе, – теперь возбудил бы только недоумение.
Если обстоятельства складываются таким образом, что нужно взять в свое ведение «лошадиный вопрос», – какие могут быть разговоры? Значит это нужно делать, отбросив в сторону всякие соображения о привычном комфорте, образе жизни и прочее.
Нужно заведовать хозяйством? Прекрасно, вот моя голова, руки, если они могут послужить с пользой этому маленькому, незаметному делу – отлично, и говорить не о чем.
Нужно под огнем, среди рвущихся снарядов подобрать раненых? Великолепно, ведь это же входит в мои непосредственный обязанности, т. е. подборка раненых, а что касается контузии и прочего, это уже вопрос «потусторонний».
Так чувствуется всеми слитность общего действия, толкающего машину войны, что иногда люди выполняют весьма опасные задачи, совершенно не входящие в круг их обязанностей, но от выполнения которых может зависать исход общего дела.
IV
Ночью на санитарно-питательный пункт Земского союза явился раненный солдат. Ранение было серьезное, солдату сделали перевязку, стали поить чаем. За чаем солдат рассказал обстоятельства, при которых он был ранен.
Он был послан с копией телеграммы Верховного Главнокомандующего от штаба дивизии к полковому командиру в окопы. Когда он был на полдороге, усиленно обстреливаемой немцами, солдат получил сначала одну пулю – продолжал идти, потом вторую – упал. Потом кое-как дотащился до пункта.
– И вот ведь какая бумажка незадачливая! – качал головой солдат. – Третьего человека посылают с ней – все не дойти ей, куда нужно: первого сразу убили, как только на эту самую дорогу вышел; второго ранили – еле успел передать раненному солдату, что полз навстречу, чтоб назад снес